Магнус открывает дверь на восьмой день, а Джейс даже не здоровается. Лишь дверь за собой закрывает, нервно оглядываясь, и практически моментально выдает:

— Я видел их.

У Магнуса на лице удивление с непониманием смешано. А Джейс начать орать хочет, чтобы тот играть и притворяться перестал.

— Не понимаю, о чем ты, Джейс. Но раз уж пришел… Выпьешь, может? Расскажешь, как дела у моей булочки, как сам, — и направляется уже в сторону бара, как ни в чем не бывало.

Джейс головой мотает. Его не обдурить, ему зубы не заговорить, а тему в сторону не перевести.

Он говорит:

— Я видел Лайтвудов.

Магнус оборачивается, с губ лишь обыденное «о», а дальше:

— Роберт и Мариза сошлись или так, обсуждали какие-то детали по поводу твоего наследства?

— Хватит ломать комедию! — Джейс голос повышает, а Магнус так и замирает с двумя пустыми стаканами в руках. Джейс голос все же понижает: — Ты прекрасно понимаешь, что я видел не Роберта и Маризу, а Алека и Изабель.

Стаканы с тихим глухим ударом ставятся на край барной стойки. Магнус усмехается несколько нервно, у него взгляд — теплая патока.

И только сейчас Джейс думает о том, что тому пальцами достаточно щелкнуть, чтобы он все забыл. Чтобы ничего не вспомнил.

Он руку в предупреждающем жесте вскидывает.

Говорит:

— Слушай, Магнус, они — моя семья. И если ты как-то им помог…

— Ты не мог видеть их вместе, — совершенно спокойно произносит Магнус, в его сторону даже не двигается. Лишь по поднятой руке взглядом скользит несколько разочарованно. — Их изгнали из сумеречного мира, это все знают. И опусти уже руку, Джейс. Меня крайне удручает тот факт, что ты думаешь, будто я стану использовать свои силы во вред своим друзьям.

Руку он все же опускает. Но этот скучающий тон не действует.

Джейс видел; а своим глазам он привык верить.

— Они были вместе, Магнус, — настаивает он. — И если это и возможно, то лишь благодаря твоей помощи.

Бейн молчит.

Не отрицает, но и не подтверждает. Лишь смотрит несколько безучастно. Как будто ему все равно, что скажет его собеседник дальше.

Джейс продолжает:

— Это были они, я бы не перепутал их. В парке. Вместе. Они сидели на лавочке, ели мороженое. Как обычные люди, понимаешь? Впервые в жизни не прятались. Изабель кормила Алека своим мороженым, а потом начала смеяться. Это был ее смех. Я точно уверен. Она всегда так же смеялась, когда я щекотал ее в детстве. И с ней точно был Алек. Небритый — что странно, — но это точно был он. Я их ни с кем не спутаю.

И он не сразу понимает, что на лице у мага тонкая, почти незаметная улыбка появляется.

Потом тот говорит:

— Иди домой, Эрондейл. У тебя был долгий день.

— Магнус, но…

— Иди домой, — и пальцами щелкает, открывая дверь. Указывает в сторону выхода. Джейсу ничего не остается, он лишь до двери доходит, когда слышит тихий голос Магнуса: — Где бы сейчас ни были Александр и Изабель Лайтвуды, они не помнят самих себя и никогда не смогут вспомнить. Они получили шанс на новую жизнь, и мы не имеем право в нее вмешиваться.

И когда Джейс оборачивается перед тем, как выйти из лофта, ему кажется, что Магнус уж слишком загадочно улыбается.

Так, будто знает намного больше, чем говорит. (А в этом Джейс и без того уверен.)

Так, будто его слова значат намного больше, чем может показаться. Но он их в голове крутит всю дорогу и никак найти не может какой-то другой, потаенный смысл. Кажется, почти смириться готов с тем, что единственный, кто мог ему помочь, кто мог хоть что-то сказать, — против него.

Магнус ничего говорить не станет, это определенно точно понятно.

А смысл сказанных слов доходит уже в Институте.

========== не отрывая взгляда ==========

Комментарий к не отрывая взгляда

строчки из Zedd — Beautiful Now (Ft. Jon Bellion).

[я вижу, что на тебе надето, под этим нет ничего;

прости, что так пялюсь, прости, что вообще дышу.]

У него взгляд настолько четко-обжигающий, что она до сих пор понять не может, почему просто не сказать ему об этом. Не одернуть, не щелкнуть по носу язвительной фразой, сказав, что тут все рамки приличия вышибаются, что так нельзя делать, что это невменяемо просто.

Изабель улыбку какую-то счастливо-дурацкую прячет в крае асфальтово-серой чашки, чуть глаза прикрывая.

Алек говорит:

— Прости.

Алек говорит:

— Я снова пялюсь, да?

Алек добавляет:

— Я не хотел, правда. Оно само выходит.

В ответ она кивает, когда все же отставляет от себя чашку в сторону. И между ними только этот небольшой дурацкий стол, который едва-едва помещается у подоконника. Изабель руку к нему тянет, его ладонь своей накрывает. Хочется в очередной раз повторить, что они со всем разберутся, что это не так ужасно и страшно; они в конце концов вместе, а вдвоем уже не так страшно. Только слова, кажется, тонут в тот самом отвратительном переварено-пережженном кофе. Ей его убеждать в чем-то, в чем сама не уверена, не особо хочется.

Он пьет этот ее кофе привычно уже. Не говорит, что тот на вкус ужасен. Не говорит, что у нее плита старая и работает точно хуже, чем та, что стоит в его квартире. (Алек силится вспомнить, когда последний раз заходил к себе. Неделю назад, две или уже почти месяц — он не уверен.)

— Хочешь, мы пойдем погуляем? Или, я не знаю, можем в кино сходить. На самом деле, мы можем куда угодно пойти, — говорит она и улыбается; кажется, ему все еще с трудом дается все это. Для него полное отсутствие предыдущей жизни — слишком сильный удар.

— Только если ты хочешь.

И звучит как-то серо, однотонно, почти без какого-либо участия.

Изабель руку его выпускает, из-за стола встает лишь для того, чтобы сделать чуть больше двух шагов и усесться ему на колени, обнимая за шею. Алек свою чашку кофе ей протягивает, улыбается как-то нервно; не пытается закрываться от нее или просто врать.

— Иногда мне кажется, что я все делаю не так. Ты ждешь от меня чего-то, а я… просто не получается у меня и все. И прекратить пялиться на тебя не получается.

Она глоток из его чашки делает, как-то лишь потом соображает, что в ее собственной тот же самый кофе. И отзывается чуть тише обычного:

— Мне нравится, как ты на меня смотришь.

И когда взглядами пересекаются, Изабель как-то виновато плечами пожимает, чуть поджав губы. Она все равно объяснить ему не сможет, что взгляд у него какой-то не тот, другой. Не сальный, не похотливый; теплый и обволакивающий будто бы. Потому что, черт возьми, в глаза ей почти постоянно смотрит, лицо ее рассматривает. Будто бы пытается вспомнить; будто бы он может ее вспомнить. И от этого что-то щемит за грудиной.

От этого и от того, как осторожно он касается ее руки чуть выше запястья, ладонью накрывая один из множества шрамов на теле. А она уже не дергается, не просит несколько жалко не трогать эти шрамы, не смотреть на них. Потому что они отвратительные же, их слишком много.

Зачем она только руну на грудь нанесла? Зачем? Там теперь полосы эти белесоватые, рубцы, что портят кожу — не более.

А у него большая часть спины такая; только шрамы еще крупнее. Еще хуже. Ей как-то плевать.

— Мы можем остаться дома, если хочешь. Составим Чудовищу компанию, — предлагает она после недолгой паузы. — Этот засранец скучает, когда нас долго не бывает.

Алек усмехается себе под нос, не говорит, что если бы он тогда не принес ей грязно-рыжее мявкающее создание в собственной куртке, то никто бы и не хозяйничал в ее квартире. Только в губы ее целует коротко.

— Он не умрет от пары часов одиночества, а голову проветрить и правда не помешает.

Изабель чашку на стол ставит, уже встает практически с его колен, когда он ловит ее поперек талии и улыбается почти что счастливо, улыбается практически довольно, когда она ладонью в грудь ему упирается, из-под ресниц смотрит и практически в губы выдыхает:

— Боюсь, если ты меня сейчас не отпустишь, то мы никуда уже не пойдем.