Она звонит ему несколько раз, несколько дней подряд, но на другом конце глухая тишина, а голосовая почта переполнена ее же сообщениями. Все вроде даже не так отвратительно, пока механических голос не сообщает роковое «номер больше не обслуживается».

Она разбивает телефон о стену в коридоре, пугает кота. И бьет там же допитую бутылку текилы. Слез слишком много, ощущения пустоты и никчемности слишком отчетливое. И она не помнит, как доползает до ванны, как снова блюет, на этот раз в раковину. Зато отчетливо помнит собственное лицо, которое видит в зеркале. И явную мысль: зря она вообще его вспомнила, зря она вообще хотела его вспомнить. Свитер с себя стаскивает ожесточенно, психует и злится еще больше, потому что лифчик удается снять с трудом. Пальцами тупо трет надпись на ребрах, до красной кожи, до боли — стереть все равно не получается.

Он возвращается на исходе второй недели. Игнорирует ее вопли, чтобы проваливал, чтобы не трогал ее, чтобы просто исчезал. Лишь забирает из ее не слушающихся пальцев бутылку дешевого вина и поднимает ее с пола.

Семь:

Она просыпается посреди ночи, чтобы проверить, что он не ушел, что все еще здесь. И со сном откровенные проблемы, успокоительные не особо помогают, а обращаться к врачам и садиться на серьезные таблетки она боится. У нее и так провал в памяти длинною в двадцать шесть лет, она не хочет еще больше играть с собственной психикой.

Она заново учится доверять его обещаниям вернуться с работы, вернуться из магазина, вернуться куда-бы-ни-уходил. Выходит даже слишком просто; выходит, что она снова уязвимая, и беззащитная, и такая наивная, когда он целует ее, тянет к себе и джинсы с нее стягивать начинает. Ей лишь ближе прижиматься остается и убеждать себя, что он же не ради секса вернулся, не мог просто ради секса вернуться. Уж точно не из-за ее изуродованного шрамами от рун тела.

Она признается ему все же, что у нее, кажется, проблемы. Что все началось давно, когда она его даже не искала еще. Тогда, когда ее назвали отвратительной из-за шрама на груди, шрамов на плечах и на шее. Вот где-то там у нее начались проблемы.

Он целует ее ключицы, губами по плечам, по шее. Языком по краю шрама на груди; обнимает уверенно-крепко и говорит, что для него она самая красивая. Пару раз себя мудаком называет за то, что ушел тогда. И все же не сопротивляется, когда она ладонью ему рот закрывает.

Восемь:

Она чувствует себя лучше, когда он сжимает ее ладонь, пока они сидят к кофейне. Увереннее себя ощущает, когда он на улице или где-то на людях обнимает ее за талию и чуть наклоняется к ней ближе, чтобы что-то сказать.

Она улыбается искренне и забывать все чаще начинает о том, что на них может кто-то посмотреть, что у нее под одеждой есть шрамы, что они всю свою жизнь не помнят. И просит только домой пойти быстрее; врет, что просто по рукам его на своем теле соскучилась, а не потому что ей безумно жарко в плотной водолазке с горлом в начале лета на улицах города.

Она не дерет ладони, потому что где-то там в ежедневнике запись была. Потому что ей и не нужны записи, когда он в пальцах ее ладонь крутит, когда они лежат в кровати, и слишком долго как-то смотрит на следы от ногтей.

Он ловит себя на том, что для нее — все что угодно. И уходить было эгоистичным, и он больше никогда с ней так не поступит. А кот за дело на него шипит и пытается согнать с кровати, когда они каждый вечер собираются спать.

Девять:

Она совсем не знает почему и как, но перестает стесняться своих шрамов. И смеется, когда он со спины ее обнимает и на себя тянет, целуя в основание шеи, пока она пытается следить за кофе, варящемся все в том же неизменном ковше.

Она не понимает, от чего это зависит, но почему-то думать о самой себе начинает через призму его слов и суждений. И верит каждому его слову о том, что она красивая. Оказывается, в майке намного удобнее, а если еще и волосы распустить, то шрамы так не особенно видно.

Она волосы накручивает в пучок, губы красит ярко и встречает его после работы без мешковатой одежды, без всех этих попыток спрятать как можно больше кожи. Под руку его подныривает и в щеку целует; ждет вопросы о том, что с ней произошло. И не получает ни одного.

Он снимает с нее эту майку в коридоре и оставляет несколько засосов четко рядом с шрамом. И, затягивая ее за собой в душ, несколько раз повторяет, что говорил же. Повторяет, что никто на нее не пялился больше обычного. Лишь только из-за ее высоких каблуков и обтягивающих кожаных штанов.