Федотов выбросил окурок в окно.

– Давай ограничимся, Виктор Николаич, штрафом. В последний раз. А половину ловушек сними, – строго сказал он председателю. Тот сообразил, сразу же кивнул.

– Обязательно. Сей момент.

Вдовин неприязненно посмотрел на обоих.

– Ничего не могу обещать.

Федотов снова, как тогда под навесом, медленно оглядел Витéлю с фуражки до резиновых сапог и кивнул председателю.

Возле лодки он, наконец, проговорил:

– Власть, что ль зудит в тебе? Аль по натуре вспыхливый[2]?

Витéля отходил быстро. Потянулся с хрустом на тёплое солнце. Сказал миролюбиво:

– Не для себя стараюсь.

– А он для себя? В такую рамку его засунули. Какой ногой ни дрыгнет – обязательно за рамку вылезет.

– Дак ведь закон, Федотов! – удивился Вдовин.

– Закон, Витéля, это когда люди не мешают друг другу жить.

– Не бывает такого, чтоб всех устраивал закон, – сказал Вдовин. – Кто-то будет недоволен. Но он должен подчиняться, если с законом согласно большинство.

– А кто его – закон – устанавливал? Мы с тобой? Нет, власть. А власть эту мы с тобой назначали? Тоже не мы. Надо отбросить эти законы советские, и жизнь будет хорошая.

Вдовин открыл рот, чтобы одёрнуть напарника – ему было неприятно слушать такие слова. Тем более, говорил об этом Федотов в последнее время всё чаще. Вдовин даже заметил, когда это началось. После их поездки в город на голосование. В тот раз Гаврилин велел всем приехать, чтобы участвовать в выборах президента России. Витéля не понимал, зачем нужен президент в России, если у Советского Союза он есть. Так у каждой республики появится свой, и что тогда делать с этой кучей президентов? А ещё он не мог определиться, кому отдать предпочтение. Немножко нравился неизвестно откуда взявшийся рослый, красивый мужик по фамилии Ельцин, который обещал навести порядок, сделать всех богатыми, отдать простым людям всё, что имеет власть, однако бросать разворошенный свой участок ради выборов Витéля не хотел. «Обойдутся без меня», – подумал он и даже сказал об этом Федотову, вызвав у того кривую усмешку. Но Гаврилин приказал быть обязательно, и Вдовин нехотя подчинился. Заодно решил навестить мать.

Он пробыл в городе полсубботы и воскресенье. В понедельник утром уже плыл на пассажирском катере к поморскому селу, откуда начинался его участок. А Федотов зачем-то отпросился у Гаврилина на три дня, где был – рассказывать Витéле не стал, как тот его ни спрашивал, только после этого заметил Вдовин, что напарник стал говорить о власти – и не о городской даже, а о обо всей власти – ядовито, ругать зло партократов, от которых, по его словам, жить людям становилось всё хуже.

Витéля отчасти с ним был согласен. Приехав в тот раз в город после недолгого отсутствия, увидел, как перед магазинами очереди стали длинней, сбиваться начинали ещё до открытия, а торговцы, не стесняясь, запускают в задние двери, кого им надо. В этом, как полагал Вдовин, конечно, была виновата власть. Но не вся, а та, что отвечает за работу магазинов. Вот этих людей надо было, как следует, наказать. Снять с работы, может даже посадить в тюрьму. А так, чтобы всех поголовно – на это он согласиться не мог. Поэтому каждый раз строго обрывал Федотова, не давая тому слишком разойтись в брани.

Хотел он приструнить напарника и теперь, но едва раскрыл рот, как сверху, от конторы, кто-то пронзительно свистнул. Рыбинспекторы вскинули головы.

– Эй, два друга – мосла! – насмешливо закричал из окна Стрельников. – С почты звонют. Деньги вам какие-то пришли.

Он навалился тощей грудью на подоконник.

– Приходите! Кой-чего найдём.

– Некогда! – крикнул Витéля, обрадованный, однако, что зарплату прислали. Деньги у обоих кончались.

– Эх, Витéля, Витéля, – подтыкнул очки Федотов. – Некогда тебе. Да запались она огнём-пламем наша работа – за такие деньги! Надо не об ком-то думать – об себе. Самый лучший друг человеку – он себе сам. В Америке чёрный работяга – негр, вроде наших бичей, получает пять долларов в час. Ты их хоть видел, доллары?

– He-а. А ты?

– Меньше ему не имеют права платить, – продолжал Федотов, не отвечая на вопрос. – Такой у них закон.

– Откуда знаешь? После выборов в Америку съездил?

– Знаю. Хорошие люди дали почитать.

– А-а-а. Написать можно чего хочешь. У нас тоже пишут: всё хорошо.

– Дак это кто пишет? Партократы! Ихние брехуны! А почитай демократов.

– Такие ж, видать, брехуны.

– И-их ты! Мы не только читали. Нам рассказывал про ту жизнь один человек. Недавно оттуда приехал.

– Какой человек? – насторожился Витéля.

– Как мы с тобой, – ушёл от ответа Федотов. Он хотел рассказать про доллар, про знакомство с инженером Самойловым, но, заметив, как напрягся Вдовин, решил промолчать. Хотя носить в себе острые впечатления тех дней ему было всё труднее.

Ещё неделю рыбинспекторы прочёсывали реки и озёра Витéлиного участка. Иной раз в день покрывали с десяток километров, пересаживаясь с моторки в надувную лодку, шли пешком, чтобы попасть к какому-нибудь глухому озеру в лесах. Ленноватому и флегматичному Федотову такой темп сильно надоел. Задержав браконьера, он с удовольствием ругался с ним, пугал его, потом толковал о непутёвой жизни бедолаги, снова кричал, вдруг натыкался в разговоре на общего знакомого и после этого готов был тут же устроить костерок, выпить, посидеть – лишь бы никуда не ехать в ближайшее время. Но Вдовин быстро составлял протокол, бросал потёртый портфельчик в лодку. «Гляди, извиняюсь за выраженье, допрыгаешься, – скрипел он браконьеру. – Сейчас вот так, а будет вот так». И показывал решётку из пальцев.

Чем дальше, тем сильнее этот Витéлин азарт раздражал напарника. Будь Федотов старшим, он подавил бы на Витéлю или придрался: не так сделал. Но Вдовин как будто полжизни отработал в инспекции. Хитро скрадывался, чтоб захватить врасплох браконьера, припирал пойманного намертво, откуда-то знал повадки рыбьих воров и, главное, был неутомим.

Они оказались очень разными людьми. Какими бы крутыми и захватывающими не были увлечения Вдовина, он после них с виноватинкой и новым азартом возвращался, как от закружившей его подружки к законной жене, к своему постоянному делу – слесарному.

А Федотов никакого дела толком не одолел. Был он постарше Витéли, однако, в отличие от Вдовина, мест переменил много. На механическом заводе работал в стройцехе. А там, какое освоишь дело: то пошлют фундамент под станок бетоном залить, то заложить кирпичом дырку в стене.

На овощной базе числился плотником, но всего-навсего ремонтировал ящики. Одно время кочегарил в котельной, ушёл: мало платят. После был сторожем в школе. Перед инспекцией года полтора работал в пожарной охране. Хотя повсюду висели объявления: «Требуются», Федотов нигде долго не задерживался. На вопрос Вдовина: «Почему?» с усмешкой ответил: «Работы надо иметь поменьше, а денег побольше».

Витéле такое объяснение не понравилось. Подумал, что и в инспекции, где Федотов работал второй сезон, он долго не задержится. Тем более что, судя по его поведению, напарник работой не очень дорожил. Отобранную у браконьеров сёмгу мог и Вдовин «конфисковать» для общей с Федотовым нужды. Но на другое: на снасти, вещи – у него был личный запрет. Отбирать, считал, можно только по суду. Однако Федотов тянул руки и к вещам. Однажды отнял у деревенского мужика куртку – дождевик. Лишь после вмешательства Витéли вернул вещь чуть не плачущему браконьеру. А после поездки на выборы забрал у браконьера неработающий приёмник.

– Зачем он тебе?

– Сгодится. В хозяйстве и таракан – скотина.

– Ну да. Если ничего другого нет.

Уставший от вдовинской гонки Федотов несколько раз звонил в инспекцию с надеждой, что отзовут: времени прошло немало. Гаврилина всё не было на месте.

Однажды в полдень пристали к селенью домов из двадцати. Тут была отдалённая бригада соседнего со стрельниковским колхоза. Вдовин решил познакомиться с бригадиром и зайти в магазин – подкупить хоть каких-то продуктов: в некоторых деревнях, благодаря работе потребкооперации, с товарами было получше, чем в городе.