Затем началась работа. Осунде взял большой ком чистой глины и, ловко разминая податливую массу, придал ей подобие птицы.

– Но у этой птицы нет клюва, глаз и крыльев, – удивился Жороми, внимательно следивший за работой мастера.

– Не торопись, увидишь и остальное.

Клюв, гребень и крылья Осунде вылепил отдельно и приладил их к птице. Потом он взял деревянный нож и, обмакивая его в миску с водой, загладил неровности глины. И вот уже в руках мастера не просто безымянная птица, а настоящий петух.

Осунде осмотрел его со всех сторон и кивнул головой, видимо, оставшись довольным своей работой.

– Возьми этого мокрого, – подал он глиняного петуха Жороми, – отнеси во двор и положи на солнце у стены, а мне оттуда принеси сухого.

Стараясь не дышать, Жороми бережно взял в руки петуха и вышел во двор. Около стены мастерской он увидел длинную скамейку, на которой сушились глиняные петухи и змеи. Жороми осторожно положил на свободное место принесённого петуха и взял другого, просохшего и твёрдого как камень. У него была по-боевому задрана голова и широко расставлены крепкие ноги.

Когда мальчик вернулся, около мастера была уже не глина, а чаша с растопленным воском. Осунде взял принесённого петуха, поставил его на маленький табурет и, орудуя тонкой деревянной лопаткой, быстро покрыл птицу воском. Клюв, гребень, крылья и хвост мастер отделал с особой тщательностью, раскалённым на огне ножом вырезав рисунки нарядного оперения. Осунде работал молча. Молчал и Жороми, как заворожённый следивший за руками мастера.

Воск стал гладким, блестящим, на его поверхности забегали маленькие светлые блики. Держа петуха за подставку, молодой мастер повернул птицу к мальчику, и Жороми вскрикнул от радостного изумления – таким красивым показался ему этот застывший в горделивой позе петух.

– Ну, а теперь посмотри на него в последний раз. – Осунде снова поставил птицу на скамеечку. – Больше ты его таким не увидишь. Воск умрёт, а его место займёт металл.

– Почему же воск должен умереть? – удивлённо и горестно спросил мальчик. – Ведь он так красив, гладок и блестящ.

– О, бронза не менее гладкая, а блестит, пожалуй, ярче воска. Главное же, воск мягок, непрочен, его растопят лучи солнца или рука человека своим теплом, и птица исчезнет. Металлу не страшны ни солнце, ни дождь, ни падение с высоты – металл живёт вечно.

С этими словами Осунде обмазал воскового петуха глиной, превратив гордого певца зари в бесформенную глиняную болванку, лишь отдалённо напоминающую птицу.

– Поставь на солнце, и давай посмотрим, сколько лепёшек не пожалела моя Ириэсе положить в эту сумку.

Мастера сдвинули в кружок свои скамеечки и вынули из сумок лепёшки, горшочки с варёным бататом, калебасы с молоком и водой. Жороми сел между Осунде и старым мастером, на голове которого белых волос было больше, чем чёрных. Мальчик вместе со всеми принялся за еду, но вдруг, словно что-то вспомнив, отложил надкусанную лепёшку и тихонько потянул за набедренник своего учителя:

– Осунде, скажи… Вот тебя научил делать этих прекрасных птиц мой отец, отца – другой мастер, а кто научил самого первого?

– Когда я был таким же, как ты, – вместо Осунде ответил ему старый мастер, – я задал моему деду такой же вопрос, и дед мне рассказал вот что.

Давным-давным-давно в нашу страну пришёл Первый Мастер. Он пришёл из города Ифе, где жили великие мастера, узнавшие тайны литья от самих богов. Первый Мастер был высок, как пальма, а его тело, обмазанное соком красного дерева, светилось и днём и ночью. Имя Первого Мастера было Игве-Ига. Он пришёл к обба Бенина и сделал из бронзы голову его умершего отца, в которую вселился дух отца обба. Такие головы мы называем «ухув-элао» – «череп предка» – и делаем их для того, чтобы было где жить духу, когда умрёт тело. Игве-Ига украсил ухув-элао бивнем слона, которого он сам убил. Потом мастер сделал ухув-элао матери обба, лицо которой было прекрасно, как утренняя заря. Эти ухув-элао стоят на алтаре предков во дворце Великого, и все, кто видел их, говорят, что нет замечательней голов, в которые когда-либо вселялись души умерших.

Игве-Ига жил сто лет и ещё двадцать и учил людей Бенина своим тайнам. Когда же он увидел, что люди нашей страны научились лить звонкую и блестящую бронзу, он радостно вздохнул и ушёл в страну духов, потому что он был из их мира. И теперь все литейщики, прежде чем приступить к большой работе, просят Игве-Ига об удаче. И ты не забудь приносить ему жертвы… Так-то, мальчик.

Жороми кивнул, боясь нарушить молчание, которое наступило вслед за рассказом старика. Каждый думал о том далёком времени, когда Первый Мастер учил их прадедов лить металл.

– Ну что же, пора работать. – Осунде отодвинул в сторону свою скамеечку, и все последовали его примеру.

Жороми заметил, что, несмотря на молодость Осунде, в мастерской к нему относятся с почтением. «Вот какой у меня учитель», – гордо подумал он и счастливыми глазами посмотрел на Осунде. Мастер улыбнулся и ласково погладил мальчика по голове:

– Ну, а мы с тобой пойдём к печам, где огонь топит воск и делает металл жидким.

Осунде и Жороми, державший в руках глиняную болванку, вышли во двор.

Огромный солнечный шар неподвижно висел в середине неба, и его лучи нестерпимо накалили воздух. Печи, в которые рабы подбрасывали древесный уголь, изрыгали жар. Но ни мальчик, ни Осунде, взволнованные предстоящей работой, не замечали зноя. Мастер поставил болванку в раскалённую печь. Через некоторое время он щипцами вынул её и опрокинул над тазом с водой.

Мальчик с жалостью смотрел, как через круглое отверстие на груди петуха вытекал воск. Он лился прозрачной жёлтой струёй и падал в воду. То, что недавно было птицей, превратилось в нелепую бесформенную лепёшку.

Тем временем в руках Осунде очутился большой ковш с расплавленной бронзой, он начал лить в форму металл.

– Самое главное, – не отрывая глаз от болванки, проговорил мастер, – чтобы металл заполнил форму целиком, иначе петух останется без ноги или без хвоста.

Наконец ковш замер в воздухе, и Жороми понял, что форма заполнена. Подоспевшие рабы взяли ковш из рук юноши и вылили остатки металла в тигель.

Осунде выпрямился. Его чёрная кожа, освещенная пламенем печи, казалась красной, ровные белые зубы сверкали, в глазах вспыхивали красные огни.

«Должно быть, так выглядел Игве-Ига, когда он был молодым», – подумал мальчик.

– Ну вот, ты видел, как это делается, – сказал Осунде, – а что получилось, мы узнаем завтра.

– Завтра? Почему? Разве ты не покажешь мне сейчас, сегодня?

– Ты всё спешишь. Металл должен стать холодным, как вода в роднике. Металл остывает ночью. Ему нельзя мешать. Завтра мы разобьём глиняные стенки, увидим нашу работу. А сейчас пора домой.

На другой день, чуть свет, Жороми был в мастерской. Он пришёл первым, если не считать рабов, которые уже приступили к работе.

– Счастливого дня, – вежливо поздоровался мальчик и подумал при этом: «Хоть они и рабы и их бёдра опоясаны грязными тряпками, но зато они помогают мастерам в удивительной литейной работе». Жороми вынес из помещения скамеечку и сел около бесформенного кома глины, внутри которого, как орех в скорлупе, спряталась бронзовая птица. Отсюда были хорошо видны ворота.

Наконец показался Осунде. Жороми со всех ног бросился ему навстречу, и теперь они вдвоём, высокий Осунде и едва достававший ему до пояса мальчик, приблизились к форме. Жороми чувствовал, что мастер волнуется, и ему было понятно это волнение.