— Ты знаешь, Рон сегодня не ночевал дома.

Я хочу сказать это небрежно, вскользь. Мол, какой у меня муж молодец, трудолюбивый, ответственный. А выходит — жалобно.

— Догадываюсь. Ты не обижайся, я бы уже давно сбежал. Сложно это — вот так на виду жить.

— Приходится соответствовать.

— Чему? Тому, что о вас пишут в газетах? Знаю, читаю иногда. Правда, в основном, старьё всякое. До нашего заповедника вести с большой земли медленно доходят. Почта — раз в месяц. В июньском номере про вас с Роном писали, будто вы на грани разрыва, а в августовском — что ты ждёшь двойню. Я даже порадовался. Вот, думаю, скоро племянников на драконе покатаю. Близнецов.

— Извини, что разочаровали, — я не выдерживаю и улыбаюсь.

Чарли чем-то похож на Рона. Вернее, Рон — на Чарли. Оба коренастые, голубоглазые, с почти одинаковой манерой говорить. Только Рон в последнее время больше отмалчивается.

В прихожей хлопает дверь.

— Рон?

Рон

— Разучилась пить, малышня! — Джордж приводит меня в чувство ковшом холодной воды за шиворот.

Я подскакиваю, бессмысленно озираюсь.

Что вчера было?

Усугубленные похмельем воспоминания накатывают с новой силой. Письма, попытка ревности, попойка с братом. До чего же ты жалок, Рон Уизли!

Джордж сияет чисто выбритым подбородком. Похоже, он успел сбегать к себе на квартиру и переодеться, потому как на нём надет костюм и — Мерлинова борода! — щегольским узлом повязан галстук.

Галстук на Джордже! Умом тронуться можно! Я такого не помню последние несколько лет.

— Вот, выпей. — Он протягивает мне чашку с мерзкой даже на вид жидкостью. — Не бойся, сейчас без приколов. Всего лишь антипохмельное зелье. «Снейповка», как называют в народе, побочное изобретение нашего героического педагога… мощнейшая вещь.

От Джорджа можно ожидать всякого. Но я решаю, что хуже уже не будет.

Зря.

«Снейповка» обжигает гортань, комом слизи проскальзывает в желудок, делает там несколько кульбитов и — «Джордж, сволочь!» — благополучно извергается наружу.

— Все ботинки мне заблевал, — морщится «сволочь». — Не мог отвернуться?

— Не мог! — хриплю я.

Похмелье действительно исчезло, будто и не было. В голове вместо тупой ноющей боли — хрустальная невесомость, даже Джорджа убивать раздумал.

— Спасибо.

Джордж бормочет очищающее заклинание и водит палочкой вокруг. Начинает, разумеется, со своих ботинок.

— Кстати, ты куда это так вырядился?

— Вот балда! К тебе, конечно! Или забыл? Я же тебе в шахматы продул на желание, а ты такой разнюнился: «Хочу с любимыми братьями Рождество встретить!». Не помнишь?

— Я? Пьяный? Играл? В шахматы?

— Как Бог! Скажу больше, ты бы любого гроссмейстера уделал, окажись он поблизости. Тебя нужно специально спаивать и показывать за деньги. Я после первой партии сразу сдался, а ты устроил сеанс игры сам с собой.

— И что?

— Предсказуемо. Ничья. Но друг против друга твои «Я» сражались с величайшим рвением.

Джордж уже откровенно издевается надо мной. Я замечаю, что конторский стол усеян шахматными фигурками: все они — белые и чёрные — вперемешку лежат на доске, словно на поле брани.

— А это что? — показываю на скульптурную композицию посередине доски.

Джордж бросает на меня быстрый взгляд.

— Точно не помнишь? Белый король — наш Гарри Поттер, королева — твоя драгоценная супруга…

Я замечаю маленькую белую пешку, сиротливо примостившуюся позади королевы и короля, и решаю дальше не уточнять. Конечно, это я — Рон Уизли.

Тот самый, который больше ни капли в рот.

Потому как, кажется, вчера ночью я играл шахматами пьесу под названием «финальная битва за Хогвартс».

— Прибраться бы здесь.

Джордж, на удивление, покладисто сгребает шахматы в коробку. Мне кажется, будто одна из фигурок исчезает у него в кулаке, а потом он её быстро перекладывает в карман пиджака.

— Остальное уберём потом. Пошли. Мне тебя ещё мисс Зазнайке сдавать. Возвращать так сказать блудного муженька в лоно семьи.

И мы идём.

Гермиона

Рон возвращается не один. Но в его спутнике я не сразу узнаю Джорджа, поэтому медлю с изображением заботливой жены.

— Прости нас, Грейнджер! — Джордж отвешивает мне шутовской поклон. — Мы с твоим супругом задержались на работе, сводили концы со счетами… или счета с концами?.. Подсчитывали, короче… Да так насчитались… что уснули прямо в подсобке.

После гибели Фреда у Джорджа появилась странная манера делать паузы в речи: будто он пытается говорить на два голоса.

— Кофе хотите? — Я растягиваю губы в самой приветливой из улыбок.

— Хотим, ужас как хотим. — Чарли легонько оттирает Джорджа плечом в сторону кухни.

Будто бы ненароком, а не очень-то и посопротивляешься.

Мы остаёмся с Роном одни.

— Я в душ! — быстро ориентируется он.

— Я подожду тебя в спальне. Не будем устраивать сцены при гостях.

Боже, какую чушь я сейчас несу!

— Почему? — Рон каменным изваянием застывает в проходе. — Я, наоборот, рассчитывал на огласку. Как минимум, на главную полосу в газете. Ты не против?

Я прикасаюсь кончиками пальцев к его плечу. Он дергается, будто стряхивает надоевшую муху.

Хорошо, пусть так.

Рон

На кухне слышны взрывы хохота. Судя по звукам, Джордж в лицах пересказывает Чарли нашу попойку и последующее за ней пробуждение.

Интересно, что так подействовало на него: моя пьяная просьба или мой нелепый шахматный карнавал?

Всё равно: Фреда уже не вернёшь. И нас не вернуть — тех, которыми мы когда-то были. Я вспоминаю рождественский бал, на котором Гермиона танцевала с Крамом, вспоминаю вечера в гриффиндорской гостиной, когда они с Гарри сидели плечом к плечу над учебниками. Чья злая воля соединила нас после победы? Это они должны быть вместе — блистать на страницах газет и в ослепительных вспышках колдографов показывать изумлённым журналистам свой идеальный дом. А я всего лишь хочу покоя. Просто — тишины. И — любимую женщину рядом.

Но мне уже всё равно.

Когда я прихожу в спальню, Гермиона спит, свернувшись калачиком в кресле. Её голова запрокинулась набок, волосы растрепались. В последнее время она стала их распрямлять и закручивать на затылке в тугой узел. А мне так нравилось пропускать её пряди сквозь пальцы и смотреть, как, выскользнув, они опять скручиваются в тугие завитки.

Ты любишь свою жену, Рон Уизли. Не «золотую девочку», не кавалера ордена Мерлина, не общественного деятеля — вот эту спящую женщину, свою жену.

Ты сдохнешь без неё, ты сдохнешь за неё, если понадобится, но ты никогда не сможешь сказать ей этих слов. Потому что есть вещи, которые можно услышать только сердцем.

Я хватаю первый попавшийся спортивный костюм, натягиваю его и тихонько, чтобы не разбудить Гермиону, закрываю за собой дверь.

Гермиона

Когда я просыпаюсь, за окном идёт снег. Падает медленными ленивыми хлопьями сквозь зимние сумерки. Какое-то время я бездумно любуюсь им, а потом, спохватившись, вскакиваю. Гусь! Ёлка! Сочельник!

Из гостиной слышны громкие голоса.

Я впопыхах приглаживаю волосы. Неужели, гости уже собрались? Кляну себя последними словами, злюсь на Рона, что не разбудил меня вовремя.

Уже в коридоре слышу запахи чего-то горелого вперемешку с чем-то сдобно-печёным.

На кухне хозяйничают Джинни и Рон.

— Привет, соня! — Джинни машет мне испачканной в муке ладошкой.

— Где мой гусь?

Рон виновато улыбается, показывая мне на отмокающий в раковине противень.

Я готова придушить его за эту улыбку. Столько стараний — и всё насмарку. Что теперь будет?

— Гусь подгорел и не прожарился, — Джинни решает вступиться за брата. — Зато у нас на ужин будет замечательный пирог с начинкой из того, что удалось спасти.

— И г’азумеется, мои любимые florentines. — В облаке лаванды и пармской фиалки на кухню вплывает Флёр. — О, бонжуг’, ma chere Hermione, ты всё хог’ошеешь. Замужество с petit Г’оном тебе только на пользу.