Наше поколение — не поколение героев, Гарри. Мы никогда не были героями. Война просто вошла в нас: занозой под кожу, гранёным клинком между рёбер, расплавленным свинцом в горло, слепящим светом, выжегшим радужку глаз… Каждому своё, говоришь ты, но я не спорю. В последнее время я чаще всего молчу. Слишком много стало «этих» — молодых, юных, дерзких, не лезущих за словом в карман, стремящихся всё перевернуть с ног на голову. Они даже не выискивают «жареные» факты в чужих биографиях, они придумывают их: на ходу, слёту, во время чистки зубов или сидения на унитазе, ковыряясь вилкой в каком-нибудь ресторанном «блюде дня» или выкуривая украдкой запретную сигарету. А самое страшное то, что они — безымянны, безлики, лишены даже проблеска индивидуальности. Можно взять любого из этой толпы и заменить его на любого же, мало-мальски грамотного (впрочем, в последнее время грамотность уже не является основным признаком отбора), готового генерировать пошлые сплетни со скоростью гадость в минуту. И ничего не изменится, Гарри, вот в чём ужас. Ни-че-го.

Гермиона

Я не знаю, что я в нём нашла. Нет, честно. С того момента, как в «Пророке» напечатали заметку о моей свадьбе с Роном Уизли, мне стали приходить письма от девчонок-подростков со всей магической Британии. Рон сначала смеялся, когда я зачитывала ему отдельные строчки, потом — хмурился. А потом я перестала распечатывать конверты, надписанные незнакомым почерком, отправляя их прямиком в камин.

Потому что тема «Да что ты в нём нашла!» была основной для этих посланий. Меня обвиняли в том, что я предала Гарри, что на «рыжей дуре Джинни» он женился исключительно из-за безответной любви ко мне.

— Гарри, тебе тоже пишут? — спрашиваю его при встрече.

Он неопределённо пожимает плечами:

— Мне — нет. Пишут — Джинни. Она сначала прочитает, потом полночи плачет в гостиной, хотя не признаётся, что из-за писем. Вот как сейчас: к вам не пошла, говорит, нет настроения. — И добавляет, совсем уже беззащитно и даже немного растерянно: — Ты бы поговорила с ней, а?

— Может, лучше я? — подрывается с места Рон.

— Нет, пусть Гермиона сходит. Она девочка. А ты бываешь слишком… — Гарри мнётся, подыскивая нужное слово.

— Грубым, — усмехается Рон и достаёт коробку с шахматами. — Сыграем, пока они будут болтать?

Я выхожу из нашей небольшой квартиры. Идти недалеко — несколько пролётов вверх. Джинни открывает дверь, улыбается. Но отчего-то мне кажется, что она никого не хочет видеть. Особенно меня.

— Поговорим? — пытаюсь казаться беспечной. — Гарри сейчас играет с Роном в шахматы. Готова поспорить, — добавляю гордо, — что знаю, кто из них победит.

— Входи.

— У меня к тебе серьёзный разговор. — Я усаживаюсь на тахту, с интересом разглядывая плакаты с «Холихедскими гарпиями», развешанные по стенам гостиной. — Мне тут пишут разные юные леди.

Вижу, как неестественно напрягается Джинни, как убирает за ухо выбившуюся прядь, чтобы хоть чем-то занять руки. Я слишком часто наблюдала у неё этот жест в первые годы после битвы за Хогвартс.

— Они спрашивают, что я такого нашла в твоём брате.

— То, чего нет в моём муже? — Видно, Джинни пытается меня задеть.

— Вот именно, — облегчённо подхватываю я. — Хочешь, расскажу?

Не дожидаясь согласия, начинаю. Я говорю долго. О том, какой Рон умный, надёжный, добрый и трогательный. О его богатом внутреннем мире и тонко организованной психике. О том, что чувствую себя рядом с ним нужной и защищённой ото всех на свете бед. Я говорю, красивые слова легко складываются в гладкие фразы, но где-то в самой глубине моего голоса прячется фальшь. Джинни коротко кивает в особенно удачных местах моего монолога. Просто кивает — и ничего больше. А мне вдруг становится нестерпимо стыдно, будто я даю интервью очередному журналисту из «Пророка».

— И это всё? — глядя сквозь меня, спрашивает Джинни

— Да. — Я сглатываю подступивший к горлу комок. Повезло, что краснеть я разучилась ещё в Хогвартсе, после той истории с ГАВНЭ.

— Хорошо, что этого не слышал Рон. Ему было бы по меньшей мере неловко. — Джинни легко спрыгивает с подлокотника кресла. — Ты будешь чай?

И — всё.

Спустя несколько дней Гарри приходит ко мне с коробкой моего любимого шоколада. Говорит, что я молодец, что Джинни перестала плакать и (наконец-то!) избавилась от писем. Радуется, что они вдвоём переезжают на Гриммо, 12. Грустит, что мы будем реже встречаться семьями.

Когда наступает пора вить гнёзда, даже самая крепкая дружба отходит на второй план. Почему-то от этой мысли мне становится горько.

Я улыбаюсь Гарри, целую его в щёку, желаю удачи, передаю приветы жене. Не Джинни — своей старой школьной подруге, а именно так: «жене».

Между строк (из переписки Гарри Поттера)

Мне кажется, что ты опять всё перевернула с ног на голову. Мой маленький профессор, иногда факты — это просто факты, не больше. Пусть себе бурлят, твои «молодые и беспринципные». Каждому времени нужны свои герои. Такие, какими когда-то были мы. Или — другие. Надеюсь, ты не станешь упрекать меня в нескромности, если я скажу, что обречён был на подвиг — с самого своего рождения. Героическая смерть родителей, злые опекуны, добрый и мудрый наставник, некое Вселенское Зло, следующее за мной по пятам. В магловском эпосе полно подобных сюжетов.

Из меня растили героя. Так кинологи выводят новую породу собак, так селекционеры скрещивают сорта пшеницы для повышения урожайности и холодоустойчивости. Не смейся надо мною: в последнее время я слишком много читаю магловских книг. Аврор из меня вышел никудышный: для того, чтобы скрыться от вездесущего объектива колдографа, нужно, по меньшей мере, быть метаморфом, как Тонкс. Уж больно моя внешность приметна для журналистов (здесь я горько смеюсь). Поэтому «выезд на задание» для меня невозможен, ведь каждая такая операция превращается в журналистское расследование по горячим следам. А перебирать бумажки в кабинете после того, как семь лет подряд искал приключений на филейную часть, согласись, как-то грустно.

Поэтому сейчас я почти превратился в затворника. Книги мне присылают по почте (новую сову я так и не завёл), о хлебе насущном заботится Кикимер. Джинни передаёт вам с Роном привет. Она, как обычно, слишком устаёт на тренировках, чтобы писать лично.

Иногда мне мучительно не хватает (зачёркнуто)

Твой друг Г.

Рон

Каждому герою нужен глуповатый, но верный друг. Эта мысль не даёт мне покоя. Потому что как ни крути, мне выпадает быть глупым. В сказках третий сын всегда дурак, что уж говорить о шестом. Джин не в счёт, она — девочка, младшая любимая сестрёнка, выстраданная родителями дочь.

Умный у нас Билл, добрый — Чарли. Перси — блудная овца, вернувшаяся в лоно семьи. Фред и Джордж — весёлые. Были. Джордж теперь старается за двоих, и временами у него получается. Он пристрастился к чёрному юмору, цинично шутит, что это у него такой траур по брату: мол, все в чёрных одеждах, которые поносили и забыли, а он будет помнить всегда. Я ему многое прощаю со дня гибели Фреда. Из нашей семьи никто не может выносить шутовство Джорджа более часа, а я работаю с ним вот уже несколько лет.

Но я всё равно глупый. Иного ярлыка для меня не нашлось. Я ни в чём не бываю — первым. У меня нет талантов Билла, храбрости Чарли, карьеризма Перси, бесшабашности Джорджа. Если уж совсем начистоту, то я до сих пор не понимаю, почему, выбирая между мной и Гарри, Гермиона выбрала — меня. Нет, я желаю Джин счастья и всё такое. Но иногда думаю, так уж ли она счастлива с Гарри, как хочет всем нам доказать? Да и мне следовало жениться на Панси. Мы были бы с ней идеальной парой: недалёкий, но добродушный («свой парень») я и симпатичная пухленькая болтушка Паркинсон.

Если бы я только мог поделиться с Гермионой своими мыслями. Но (не зря же у меня Патронус — терьер) я — как собака: всё понимаю, а если приходится говорить вслух, сразу путаюсь в словах, запинаюсь, краснею до ушей и молчу.

Рон Уизли — верный спутник Гарри Поттера, всегда второй и никогда — первый. Смешно сказать, единственным, кто смог понять меня, был хоркрукс Волдеморта. Может быть, поэтому я так слепо поверил его словам тогда, на берегу мутной речушки Уэльса? Я не жалею, что вернулся. Но спутнику главного героя во всех легендах положено благородно погибнуть, пожертвовав собой во имя победы. И ни в одной известной мне истории не говорится о том, что ему достаётся принцесса, и в придачу — долгая счастливая жизнь, не омрачённая тенью великого друга…