– Успокойся, тётка Бояна, – миролюбиво начал Михель, пытаясь одновременно надеть штаны и не упускать вредную бабу из вида. – Нет у меня вашего Жилко. Как колесо поставили, он вместе с батраками ушёл, в тот же день.

Бояна метнулась к печи, по пути зачем-то заглянув в пустой горшок – будто нерадивый мужичонка мог спрятаться в присохшей к стенкам пшённой каше.

– Да хоть всю мельницу обыщите! Нет его тут!

Бояна всплеснула руками, отчего конец суковатой палки мелькнул в опасной близости от Михелевой головы, отшвырнула горшок в сторону, сползла на пол и завыла, раскачиваясь из стороны в сторону:

– Ох, подле-е-ец! Изме-е-е-енщик! Три дня как дома не ночева-а-ал!

– Может, в трактире загулял? – осторожно предположил Михель, собирая с пола глиняные черепки.

Хорошая была каша, вчерашняя, с жареным луком, позавтракать ею хотел.

– Да не-е-ет его та-а-ам! Я ж первым делом до Ми-и-и-илоша ки-и-инулась! – не выпуская палки из рук, причитала Бояна.

– Может, он вам за подарком поехал? На торговой подводе, в город? Когда Жилко у меня работал, только и разговоров было, как он платок купит да кожух новый, – Михель и сам уже не понимал, кого уговаривает, заполошную бабу или себя самого. – Вдруг вернётся сегодня к вечеру с обновами? Или завтра – с утречка?

– Плато-о-ок?

– И козу, коли денег хватит.

– А не врёшь ли ты, мила-а-ай? – Бояна пристально посмотрела на Милоша карим коровьим глазом. Другая половина её лица была скрыта под космами волос, выбившихся из уложенной вокруг головы косы.

– Да с чего мне вам врать-то?

– А я почём знаю? Все вы мужики одним местом мазаны. Покрутит какая бабёнка округлым задом, бежите за ней, слюни роняючи, – Бояна поднялась, грузно опираясь на палку. – Ну, гляди у меня. Прознаю, что покрывал моего кобеля, пощады не жди.

– Вы домой бы шли, тесто ставили, – миролюбиво проговорил Михель. – Вернётся ваш Жилко с обновами, как привечать-то будете?

– Как надо, так и привечу, – буркнула Бояна, разворачивая свои телеса к выходу. – Ты это, звиняй, если что. Уж больно я на своего негодника зла.

Спровадив нежданную гостью, Михель нервно заходил по скрипучим половицам. Недоброе предчувствие только крепло.

Могли Гданько и Збышко ограбить Жилко по дороге? Мог он отстать от них и заплутать в лесу? Или действительно, права Бояна, нашёл хромой мужик себе другую зазнобу? Небось, отлёживается сейчас у красотки на печи, боясь нос на улицу высунуть.

…Сегодня никто не умрёт…

Ундину Михель не видел и не слышал с той самой ночи. Оставленное на берегу нетронутое угощение скинул в воду, но всё-таки надеялся, что она приняла подношение и исполнит клятву. Прядь волос Михель свернул колечком, зашил в кусочек мягкой кожи и повесил на шею.

А предательское тело даже после тяжёлого рабочего дня изнывало в сладкой истоме, мечтая о страстных ласках никсы.

«Надо бы пройтись вдоль реки до леса, посмотреть, что да как», – подумалось Михелю.

– Эй, мельник! – окликнули со двора. – Принимай работу!

Михель выглянул наружу и увидел Милоша, восседающего на груженой телеге.

– Ты не бойся, я заплачу, – дружески ухмыльнулся тот. – Денег моих ты не взял, своими рассчитался. Парни, когда зашли пропустить по кружечке перед дорогой, очень хвалили твою щедрость, – Милош спрыгнул с борта и принялся один за другим скидывать мешки.

– А Жилко, случаем, с ними не было? – вскользь обронил Михель.

– Как не быть, был.

Михель выдохнул так шумно, что вол, впряжённый в телегу, от неожиданности переступил с ноги на ногу.

– Выпил с парнями, хотел их табачком домашним угостить, – продолжал Милош, – да спохватился, что кисет на мельнице забыл. Уж как парни его не уговаривали, а решил за ним вернуться. Эй, ты чего? Случилось что? Я тут Бояну по пути сюда встретил, опять про него допытывалась.

***

Хромого Жилко искали парни со всей деревни. Сменяя друг друга, прочесали опушку леса, длинными жердями перемерили реку.

А нашёл его Михель. Утром Страстного Четверга раздутое тело прибило к плотине. Лицо и шея были до костей обглоданы острыми рыбьими зубами. Только по ноге да по одежде и опознали.

– Не повезло, – вздохнул Милош, помогая Михелю сгрузить Жилко на ту же телегу, на которой всего пару дней назад лежали мешки с зерном.

Михель кивнул.

Ночью он бродил по берегу и звал Ундину, пока не охрип. Напоследок сорвал с шеи ладанку с её волосами и забросил на середину запруды.

– Пропади ты пропадом! – уже не кричал, а сипел, швыряя в воду комья мокрой земли. И злые бессильные слёзы текли по его щекам.

Вернулся на мельницу под утро – продрогший, обессиленный, несчастный. Вошёл в дом и, не раздеваясь, повалился на кровать.

***

На пасхальной неделе Михель сделал попытку утопиться. Но речные волны бережно вынесли его на берег. Тогда он привязал к поясу камень и перекинулся через край плотины, но верёвка развязалась, будто бы сама собой, а глубокий омут лишь легонько покачал его, как мать качает любимое дитя в колыбели, и вернул на поверхность.

– Я спрыгну с крыши в мельничный жёлоб и сломаю себе шею, – пригрозил Михель неизвестно кому. – Я перережу горло вот этим самым ножом, пока ты будешь смотреть на меня из камышей. Я запрусь внутри и подожгу мельницу. Я… я уеду отсюда ко всем чертям!

– Ты будешь беречь себя, любимый, – тихонько прошептала река. – Потому что ты – это единственное, что даёт мне силы сдерживать её злобу. Потеряв тебя, она изведёт всех жителей деревни, одного за другим. А я буду убита горем и не смогу помешать.

В отчаянье Михель нагнулся, чтобы подобрать камень и запустить в реку. Но пальцы его нашарили в камышах маленький грязный комочек – ту самую ладанку, которую он выбросил.

Мокрый кожаный шнурок лёг на шею Михеля словно удавка.

Спотыкаясь, он медленно побрёл обратно в дом. А вокруг него плыло и таяло нежное хрустальное пение.

Я не просила его жизни, убаюкивая Михеля, пела Ундина, он сам пришёл на берег, сам увидел меня. Я сдержала слово, он умер после полуночи. Я сдержала слово, но не могла сдержать свою суть. Не оставляй меня, Михель. Так ли важны жизни случайных людей, если наша любовь согревает нас туманными ночами? Если наша страсть вливает жизнь в моё бесплотное тело и дарит наслаждение, которое ты никогда не получишь от подобной себе? Я люблю тебя, Михель. Ради этой любви я буду сдерживать ту, вторую, так долго, насколько хватит сил. Ты только люби меня, Михель, люби сильнее. А я клянусь, что никогда намеренно не обижу тебя…

Дверь с грохотом закрылась за Михелем – словно захлопнулась клетка.

========== Часть 13 ==========

13

Ах, как ценят крестьяне Михеля! Хоть и молод мельник годами, но даже в конце весны, когда ни у кого не осталось зерна на помол и все ждут нового урожая, у ворот мельницы всё чаще появляется кто-нибудь из деревни. Вроде по пустяковому делу, вроде случайно зашли – выдалась свободная минутка побеседовать на завалинке, раскурить трубку, выпить можжевелового кваса. А где-то между необязательной болтовнёй посетуют ненароком на погоду, порванную рыболовную снасть, сломанную течением лодку.

Если не занят Михель работой, то охотно побеседует с рыбаками, подскажет, на каком участке реки ставить сети, а какой лучше обойти стороной. Поддержит беседу о том, когда начинать косить сено, чтобы успело высохнуть до дождя, в какой день сеять, а в какой – жать.

Многое знает Михель, часто сбываются его слова. И пусть советы он даёт бесплатно, по доброте душевной, но благодарные крестьяне несут ему угощение, кому сколько по силам.

Накануне Троицы приезжает на мельницу пекарь Мюллер, привозит на помол пару мешков зерна. Говорит, прикупил по случаю – как раз на праздничную выпечку хватит.

Кивает Михель, отдаёт указания запустить мельницу. Пока батраки снуют туда-сюда, приглашает его Мюллер побеседовать по душам. И вот ведь как расстарался, даже кисет покупного заморского табака достаёт.