– Любит тебя Милош, – подливая себе некрепкого сидра, отметил Жилко.

Михель кивнул. Перед началом обеда он щедро рассчитался со всеми работниками и теперь пристально следил за солнцем, которое постепенно начинало клониться за реку.

«Сегодня никто не умрёт, – билась в его голове тревожная жилка. – А завтра?»

На счастье Михеля, братья Гданько и Збышко, насытившись, засветло засобирались в деревню. Жили они далеко отсюда, и сегодня вечером должна была идти торговая подвода, хозяин которой обещал их подбросить почти до самого дома. Опасения вызывал хромой Жилко – а вдруг, переберёт лишнего и останется ночевать? Но и тот внезапно удивил, когда хоть и под заметным хмельком, но стал собирать пожитки.

– Пойду я, Михель, к Боянушке под тёплый бочок. А ты не кисни, найдётся и для тебя справная девка, – подмигнул напоследок.

Михель вышел проводить помощников за ворота. Низкое солнце золотило спины уходящих людей.

– Вот и всё, остались только мы с тобой, – сказал Михель мельнице.

На колесе слегка качнулись вербные веточки, словно подтверждая: да, только мы, ты и я, сегодня никто не умрёт.

Михель собрал понемногу от каждого блюда и разложил их у воды.

– Спасибо, что ты сдержала обещание.

Волна набежала на берег, лизнула башмак, словно пробуя на вкус… с тихим вздохом откатилась обратно.

Михель сложил оставшуюся снедь в корзину и понёс домой. За его спиной колыхались вишнёвые ветви с набухшими почками – вот-вот зацветут.

Правду народ говорит: ранняя Пасха – ранняя весна.

========== Часть 11 ==========

11

Ах как весел и щедр бывает Михель!

Вот входит он к Толстяку Милошу, призывно бренча карманами, доверху набитыми серебром. Местные парни, любители дармовщины, едва завидев его на дороге, ведущей к трактиру, бросают все свои дела и под любым предлогом бегут следом. Знают уже: Михель решил гульнуть. Помнят: ни с одной такой гулянки случайный гость не ушёл голодным и трезвым.

Ах, был бы жив Петар, вот бы порадовался за дружка! А то на правах Милошева зятя встретил бы его на пороге, по-хозяйски обнимая за талию старшую Лотту. И уж точно не смотрел бы Милош волком, как Михель устилает дубовую столешницу серебряными гульденами – старательно, один к одному. Блестят они, словно чешуйки на дне рыболовной лодки, суля невиданное веселье праздным гулякам и прибыток в мошну трактирщика.

И только молчаливая Лотта не торопится обслуживать Михелевых гостей. Поэтому и слышит странное приветствие, которым обмениваются отец и молодой мельник.

– Опять пришёл? – тихо говорит Милош.

– Пришёл, – храбрится Михель. – Ногами, в дверь. Запретишь – могу и с первым весенним паводком войти.

– Не грози, – полыхает из-под кустистых бровей Милоша злой зелёный огонь. – Далека мельница да лес близко. Не твоё тут место.

– Не грожу, – легко соглашается Михель. – С добром пришёл.

Грохочет деревянный поднос, уставленный полными до краёв кружками, – это Марта, младшая дочь трактирщика, вышла из кладовой.

Вздрагивает Лотта – померещилось, мол, и бросается сестре на подмогу. Когда в трактире столько народа, и в шесть рук не скоро управишься. Жаркий и щедрый будет этот вечер.

В углу пришлые музыканты настраивают инструменты – скрипку и деревянную флейту. «Ах, Петар тоже умел играть на флейте», – мельком вздыхает Лотта, проходя мимо них на кухню. Чёрная траурная лента давно свернулась в узкий шнурок, истрепалась по краям, спряталась в складку рукава. Но так даже лучше – не увидит случайный человек, не задаст глупого нескромного вопроса. Знает Лотта, что не вышла она девичьей красой, что не любил её Петар, а что замуж звал – так мало ли женитьб по расчёту. Но сердцу-то всё равно не прикажешь, не сожмёшь в кулак, не избудешь скорбь по пригожему парню.

Ах, как без оглядки умеет гулять Михель! Едва заслышав первые такты простенькой мелодии, вскакивает он на деревянный стол, отбивая каблуками замысловатую дробь, в мелкие черепки кроша глиняную посуду. Заходится в отчаянной пляске, будто бы последний день ему остался ступать по земле.

И внезапно нагибается вниз, легко, как пёрышко, подхватывает за руку зазевавшуюся Марту, ставит рядом с собой. Падает у неё из рук поднос, катятся бутылки по дощатому полу. Хоть Марта на голову выше Михеля и нескладная, что доска, а в паре с ним расцветает, заливается румянцем. Хорошо и боязно плясать незамужней девке-вековухе с первым красавцем в селе, на виду у многих парней.

Прерывается музыка. Спрыгивает Михель на пол, обнимает Марту за талию и под одобрительные хлопки и громкий смех спускает вниз. Кланяется ей, кланяется хмурому Милошу за стойкой, шутейно бьёт себя кулаком в грудь: прости отец, виноват, не удержался, не буду больше куражиться. Хватает первую попавшуюся кружку, осушает до дна.

Горчит сидр, речным песком скрипит на зубах, дерёт глотку.

Ах, как хорош сейчас молодой мельник! Чёрная прядь прилипла к вспотевшему лбу, сверкают шальные глаза, вздрагивают ноздри – будто породистого жеребца остановили на полном скаку, но тот не успел осознать этого и где-то внутри себя продолжает бежать.

Пуще прежнего смущается Марта, закрывает лицо передником, прячется в кладовой. Полжизни не жалко, только бы ещё хоть раз станцевать с Михелем. А то и целую жизнь.

Но когда Марта, отдышавшись, возвращается обратно, Михель обращает на неё внимания не больше, чем на блюдо с запечённым гусем, которое она ставит на стол.

Ах, поманило дуру-девку шальное случайное счастье, мелькнуло молнией по небу, оставило солёный вкус пота на губах и глухую тоску в груди – и сгинуло, словно не было.

Ах, как неймётся сейчас белокурой красавице Лизхен, снаружи притаившейся у окошка! Изорвала она кружевной платок на ниточки, до крови искусала нежные пухлые губки.

А ведь говорила же ей девичья гордость: не ходи. Не оберёшься потом стыда, коли узнают, что ты за парнем в открытую бегаешь.

Но стоило Лизхен увидеть Михеля из окна лавки, как под каким-то пустяковым предлогом сбежала она со двора, и, прячась, проследила за любимым до дверей трактира. Хорошо, что войти не посмела – что делать приличной девушке в компании незнакомых хмельных парней?

Зато знает теперь Лизхен, на кого положил глаз Михель. И почему Милош на днях сказал, будто бы не для неё он предназначен. Ясное дело – для нескладёхи своей сговорил завидного жениха. Большое приданое, видно, пообещал, раз Михель согласился.

Бежит Лизхен домой, от ревности не разбирая дороги. Развязалась синяя лента в косе, сбился в сторону передник. В спину летит хохот из трактира. Уж, не над ней ли смеются?

Забыла Лизхен, что сама, по своей воле, когда-то отказала Михелю. Кажется ей, будто всегда она его любила, и только воля суровых родителей мешала им быть вместе.

Страшные сны снятся Лизхен. Плывёт над водой густой туман, сплетаясь в тёмный женский силуэт, тянутся к её горлу цепкие когтистые пальцы, но не могут ни дотянуться, ни ухватить. «Отпусти его, – звучит глубокий, словно со дна колодца, голос. – Откажись, не твой он, не твой!» Просыпается Лизхен в холодном поту, нащупывает под подушкой сухую веточку полыни, что ей Бояна дала, добрым словом поминает старую ведьму.

Уж не Марта ли это, Милошева дочка, порчу на неё навела?

Ах, с каким размахом гуляет сегодня вечером Михель! Как сорит деньгами, как не брезгует пить со случайными людьми! Не своё ли обручение с дочкой трактирщика празднует?

Или отмечает чью-то грядущую гибель?

========== Часть 12 ==========

12

Во вторник Михель проснулся от того, что хлипкая дверь, казалось, вот-вот слетит с петель от громкого стука. Накануне он с утра до позднего вечера молол зерно, в одиночку таская вверх-вниз по сходням тяжёлые мешки, и лёг далеко за полночь. А теперь не мог понять, чего от него хотят.

– Где? Где этот бездельник? – дверь-таки распахнулась, громыхнув отброшенным крючком, и на пороге появилась растрёпанная раскрасневшаяся Бояна с палкой наперевес. – Обещался к воскресенью явиться, жду его, жду. Думаю, ну перебрал, ну отсыпается на мельнице, не впервой. Придёт – ужо я ему всыплю! Но это ж надо совесть какую-то иметь! Говори, Михель, где Жилко моего спрятал! Я ему сейчас другую ногу переломаю!