Отчаянно кричит Яшка. Оскальзываясь на чём-то липком, Ксанка распрямляется и видит, что он всем телом повис на поводьях, пытаясь удержать встающую на дыбы лошадь. Увернувшись от второго коня, она бросается к двери вагона, откидывает засов и широко распахивает дощатую створку.

И в это время поезд, дёрнувшись в последний раз, останавливается на путях.

Ослепнув от ярких солнечных лучей, пробивающихся сквозь далёкие тучи, Ксанка замирает, вжавшись в дверной проём.

– Скорее! – Яшка уже оседлал так кстати взбесившуюся лошадь и содрал с её морды защитную повязку. – Я отвлеку тех, кто снаружи, а ты скачи подальше от поезда!

Ксанка еле успевает посторониться, чтобы его пропустить. Ей некогда смотреть по сторонам, но то, что она успевает заметить, долго потом приходит в ночных кошмарах.

Мёртвый беляк с проломленным копытами черепом валяется прямо на разворошённых тюках. Всё вокруг забрызгано густой вязкой кровью. А среди кровавых потёков и разбросанного тряпья ярко сверкают в дневном свете россыпи золотых безделушек, искрятся драгоценные камни, посылают солнечные зайчики оправленные в тяжёлый металл зеркала.

Ксанка ловит за поводья вторую лошадь, разматывает тряпьё на её голове и запрыгивает в седло. Ушибленное плечо пронзает тупой болью. Несколько мелких драгоценностей (серёжки? кольца?) блестящими рыбками разлетаются в стороны. «Только бы не споткнуться о труп», – некстати думает Ксанка и, натянув поводья, выскакивает из жуткого вагона на свободу.

Вдоль путей слышатся крики и беспорядочная стрельба. Пришпоривая пятками лошадь, Ксанка несётся прочь – туда, где на фоне степи виднеется силуэт одинокого всадника в алой рубахе.

========== Часть 2 ==========

Часть 2

1

Погони за ними не было.

Пригнувшись к лошадиной холке, Ксанка ожидает услышать противный свист пуль, гиканье, топот копыт. Но, видимо, беляки не решились оставить без охраны вагоны с драгоценным грузом: постреляли беспорядочно вслед, посуетились у путей. Вернулись обратно.

«Зато, наверняка, сообщат куда следует, – мрачно думает Ксанка. – Выйдут из Симферополя облавные отряды, перекроют дороги, и никакие побасенки нас не спасут».

Чутьё подсказывает ей, что нужно бросить лошадей и уходить с просёлочных путей – вглубь, в горы. Но как после стольких дней сбивания ног отказаться от почти забытого удовольствия – путешествовать верхом?

Железнодорожная насыпь остаётся далеко позади. Ксанка скачет за Яшкой, стараясь не упускать его из виду. Лошадь под ней дышит хрипло, с присвистом, с мундштука летят хлопья розоватой пены. Ксанка переходит с карьера на галоп, потом на рысь, и когда впереди показываются покрытые травой горные склоны, облегчённо выдыхает: тут можно остановиться.

Повернув за груду замшелых валунов, она едва не налетает на спешившегося Яшку.

– Ушли! – белозубо скалится он.

После бешеной скачки у Ксанки невыносимо болит ушибленное плечо. Она еле сползает из седла и мешком валится на землю. Яшка тоже выглядит усталым, но находит силы вывести взмыленных лошадей по небольшой каменистой площадке, постепенно сбавляя темп.

Ксанка наблюдает за ним из-под полуприкрытых век. На её памяти Яшка любил и умел обращаться с лошадьми. И в армии Будённого не отступил от своей привычки. После дневного перехода, после боя или на привале, – он всегда находил время, чтобы проверить, задано ли лошадям вволю воды и корма. А однажды не на шутку сцепился с начштаба по снабжению, обвинил его в недостаче и потребовал жестоко наказать тех, кто экономит на фураже и потихоньку сбывает излишки на сторону. Дело нехорошо пахло трибуналом, начштаба, прикрывая багровеющий на скуле синяк, грозился дойти чуть ли не до самого Ленина и найти управу на «зарвавшегося конокрада». Но за Яшку тогда вступился сам Будённый, сказав, что цыган своё дело знает и коня не обидит. А лошади, дескать, основная боевая единица кавалерии – в отличие от некоторых людей.

Вот и сейчас на опасения Ксанки, что верхом на породистых скакунах они вызовут ненужные подозрения, Яшка только недовольно хмурится.

– Коней я на произвол судьбы не оставлю, – сумрачно говорит он. – Уж больно хороши. Каждый цыган мечтает хоть раз такого свести, да не у каждого получается.

– Яшка?

– Нэ?

– Как тебе удалось заставить свою лошадь взбеситься? Слово, что ли, знаешь заветное?

– Слов много знаю, – как-то странно хмыкает Яшка, присаживаясь на землю рядом с ней, – да только ножом по холке всяко сподручнее. Надо ж было как-то тебя выручать.

– И ты знал, что так будет? – Ксанка тщетно пытается разобрать выражение его лица. – Что беляк отвлечётся, я увернусь, а потом…

Яшка молчит. Копыта его коня наверняка забрызганы запёкшейся кровью. А он молчит, сосредоточенно изучая лишайниковый узор на камнях, и Ксанка уже не уверена, что хочет услышать ответ.

– Пора идти дальше, – она с усилием поднимается на ноги, морщась от боли в плече. – Мы всё ещё слишком близко от дороги, нужно найти место, где можно укрыться на ночь и напоить лошадей.

– Что с рукой? – вдруг резко спрашивает Яшка. – Пуля?

– Пустяки. Лошадь задела копытом – тогда, в вагоне.

– Дай посмотрю.

Он протягивает руку к завязкам на льняной рубахе, но Ксанка, внезапно засмущавшись, прикрывается здоровой рукой.

– Говорю ж, пустяки. Отлежусь, само пройдёт.

– А если вывих? Надо хотя бы обездвижить, будет меньше болеть.

И Ксанка, поддавшись уговорам, ослабляет ворот. Яшкины прохладные смуглые пальцы пробегают вдоль ключицы к лопатке и обратно. Ксанка непроизвольно ойкает, когда они дотрагиваются до больного места.

– Вроде, кость целая, – говорит Яшка. – Рукой шевелить можешь?

– Могу, немного.

– Погоди.

Он развязывает косынку на Ксанкиной шее, делая из треугольника ткани подобие перевязи. Потом осторожно вкладывает в петлю больную руку.

– Вот так. До привала потерпи. Приложить бы тебе что-нибудь холодное, да нечего.

– Спасибо, – Ксанка отворачивается, чтобы поправить сбившийся ворот.

Сердце всё ещё колотится как сумасшедшее.

Когда месяц назад Валерка обрабатывал Ксанке ободранный после падения с лошади бок, оно так не стучало. Когда красноармейцы при случае сооружали на берегу реки походную баньку, Ксанка шла туда после всех – но всегда с Данькой или с тем же Валеркой, которые, как она теперь понимала, своим присутствием оберегали её от вольных армейских нравов. Она поворачивалась к парням спиной и быстро мылась, не думая о разных глупостях. И сердце молчало, и стыдливость отступала перед желанием наконец-то искупаться в горячей воде.

Но сейчас, карабкаясь за другом по каменистым, поросшим редкой травой склонам, Ксанка внезапно понимает, что Яшка, несмотря на все его шуточки про женитьбу, всегда держался поодаль. Даже на ночлег устраивался так, чтобы между ними кто-нибудь находился. Вот и получалось, что спала она опять же между Валеркой и братом, утыкаясь во сне то в одного, то в другого. И не может вспомнить ни одного раза, когда проснулась бы на Яшкином плече.

Еле заметная тропка плывёт перед глазами, во рту пересохло, плечо налилось свинцовой тяжестью, и боль перекинулась на всю левую половину тела. Впереди Яшка понукает спотыкающихся лошадей. Сразу двоих, ведь Ксанка даже себя несёт с большим трудом.

Она оскальзывается на влажном камне и падает на одно колено. Яшка уже скрылся за поворотом. Ксанка хочет встать, хочет окликнуть его, но оказывается, что легче всего поддаться слабости, завалиться на здоровый бок, поджать колени к подбородку и закрыть глаза. «Я немножечко полежу, и потом обязательно догоню», – успокаивает она себя. И проваливается в тёмное блаженное забытьё.

2

Ксанке снится сон.

Скрипит во сне старая батькова телега, пахнет дёгтем и сеном, качается над маленькой Ксанкой иссиня-чёрный купол степного неба, едут родители домой с ярмарки. Батька и мамця сидят рядышком, прижавшись друг к другу, разговаривают вполголоса. И говорят вроде о самом обыденном: что зерно опять дорожает, что поросят можно было бы и подороже отдать, что хорошо бы Даньке к зиме новые сапоги справить, а то старые развалились уже, латай не латай. Но чувствуется в их голосах такая нежность, такое доверие друг к другу, что маленькой Ксанке хочется плакать от любви к ним обоим.