— Я выгляжу идиотом, возомнившим себе невесть что… — простонал Люпин.
— Нет, — Нимфадора радостно затормошила его. — Идиоткой выгляжу я. Я стояла час на крыльце библиотеки, мёрзла — и всё для того, чтобы сказать вам, что уже ухожу. Представляете? Я подарок ваш прочитала от корки до корки! «Волшебные сказки Англии и Ирландии» — шутка ли! Честно говоря, я вначале злилась на вас немного, думала, вы меня за ребёнка считаете… и в книжке ожидала увидеть поучительные истории о жадных мельниках и хитрых крестьянах. Но потом… Меня распирало от желания с вами поговорить… Мне так не хватало наших разговоров… мы даже можем теперь гулять вместе… А если всё это, — она очертила неопределённый жест вокруг себя, — вас пугает, то я куплю себе серое-серое неприметное пальто — такое же, как ваше, чтобы сливаться с местными пейзажами.
— Хватит, вы из меня душу вытрясете! Пожалейте пуговицы, их у меня не так много осталось, — Люпин не выдержал и улыбнулся.
— Кстати, — хитро прищурилась Нимфадора, отпуская его. — Уж не женаты ли вы на какой-нибудь прелестной, но ужасно ревнивой профессорше? Иначе как объяснить вашу боязнь людских пересудов?
— Увы, я холост… безнадёжно, я бы даже сказал — закоснело — холост, — развёл руками он. — Поэтому сразу же, как я переехал в Или, местные кумушки заочно просватали за меня чуть ли не дюжину прелестных булочниц, бакалейщиц, цветочниц… С профессоршами, правда, здесь немного напряжённо, их ареал обитания распространяется только на университетские городки.
— О, так вы завидный жених.
— Не сказал бы. По счастью, я не очень богат. А это в глазах потенциальных невест перевешивает все прочие мнимые достоинства.
— Ну и дуры! Если я увижу симпатичную незамужнюю девушку, обязательно вас с ней познакомлю. Вы только пообещайте писать мне после свадьбы длинные письма… Встречаться-то нам ваша жена наверняка не разрешит… — она грустно вздохнула.
— Как вы быстро всё обернули. Глядя на вас, я не могу перестать улыбаться. Вы такая смешная.
— Быть смешной не страшно… — Нимфадора чем-то пошуршала в кармане.- Хотите конфету? Последняя осталась: я за сегодня целый пакет сгрызла, не заметила.
— Мне кажется, что это начало прекрасной дружбы. — Люпин торжественно принял леденец.
Нимфадора чувствовала, как дрожит в груди невидимая струна узнавания. Так часто бывало с нею во время беседы с людьми. Стоило человеку упомянуть что-то, близкое и родное: фильм, книгу, исполнителя… просто упомянуть — и она уже считала собеседника единомышленником, наделяя его всеми привлекательными для неё чертами. Люпин и без этого был ей симпатичен. А после косвенной цитаты любимого фильма Нимфадора еле удержалась, чтобы не задушить его в объятиях.
— Это же «Касабланка»! — воскликнула она восторженно.
И чихнула.
========== Часть 2 ==========
7
— У меня нет убеждений… я склоняюсь туда, куда дуют ветра, а сильные ветра дуют в сторону…
Я стараюсь копировать манеру Джеймса. Но судя по тому, что Лили заливается смехом, у меня это плохо получается.
— Ремми, ты помогать пришёл или философствовать? — говорит она. — Что ещё за глупости ты говоришь?
— Это фильм, очень старый и очень чёрно-белый, — осторожно начинаю я. — У меня внутри всё вздрагивает, когда я смотрю…
— На стаканах остаются белые разводы, — перебивает меня Лили. — Из-за них мне достанется на орехи от хозяина. Честное слово, Рем, у Северуса гораздо лучше выходит мыть посуду.
Мы одни. Кафе уже полчаса как закрыто. Лили закончила протирать столы и теперь водружает на них стулья, чтобы вымыть пол. Я мою стаканы. Вернее — размазываю по ним губкой мыло и смотрю на Лили. Рыжие волосы она собрала в высокий хвост, из-под клетчатого передника торчит какое-то совсем легкомысленное шёлковое платьице — слишком тонкое для английского лета.
— Прости, ты кажется что-то говорил про фильм? — Лили с покаянной гримаской легонько касается моей мокрой руки. — Я хочу сегодня закончить пораньше. Джеймс позвал меня на прогулку.
— А к-к-как же твои вечерние курсы? — начинаю я, заикаясь.
И уже ненавижу себя за это.
— Скажусь больной, — пожимает плечами Лили. — В конце концов, мой агент в Лондоне говорит, что у большинства актрис не было высшего образования.
Я хочу напомнить ей, что этот самый «агент» — всего лишь горе-фотограф, который (Лили сама жаловалась!) мечтает лишь о том, чтобы снять её обнажённой. Что настоящие актрисы хотя бы заканчивали среднюю школу. И уж точно не сразу становились актрисами.
Но — молчу.
Потому что знаю, как сложно бывает устоять перед обаянием моего друга. И потому, что не хочу становиться у него на пути.
А ещё потому, что не уверен, смогу ли я когда-нибудь вызвать у девушки романтические чувства. Лили по крайней мере добра ко мне. И мне весело с ней. Пусть мы наедине говорим большей частью о Джеймсе, о его характере и предпочтениях в музыке. Или — в девушках.
Над дверью звякает связка бубенцов.
— Кто… там? — оборачивается Лили.
Но её голос предательски вздрагивает, и не-моё имя, уже почти было сорвавшееся с её губ, повисает в воздухе. «Джеймс?» — хотела спросить Лили.
— Я опоздал, — отвечает Нюниус. — Папаша опять нажрался и… — осёкшись, он обжигает меня взглядом. — Хотя, я вижу, у тебя тут и без меня нашлись помощники.
— Не дуйся, Северус, — Лили легко целует его в щёку. — Рем такой милый. Мне кажется, вы могли бы подружиться. Вы оба такие… умные.
Я беру со стойки чистое полотенце и медленно вытираю руки:
— Пожалуй, мне пора. Простите, если помешал.
— Нет, ну что вы, — голос Нюниуса (вот же прилипла дурацкая кличка!) полон сарказма. — Вы очень даже помогли. Может, вы сами всё тут закончите, пока я провожу Лили до дома?
За окнами кафе знакомо взрыкивает Харлей. Лили торопливо распускает по плечам волосы и, путаясь в завязках передника, что-то тихо и виновато объясняет Нюниусу.
На его бледных щеках загораются некрасивые алые пятна. Лили бросает передник на ближайший стол:
— Прости!
Она хватает сумочку, быстро проводит по губам прозрачной персиковой помадой и выскакивает на улицу. Не оглянувшись.
Нюниус в ярости. Пожалуй, Джеймс не прав, называя его слизняком, и соплёй, и ещё другими малоприятными словечками. И Сириус не прав, когда говорит, что у ухажёра Лили не хватит смелости, чтобы в открытую набить Джеймсу морду.
В открытую — может, и не хватит. Но я вижу, как сжимаются и разжимаются его кулаки, как мучительно каменеет искажённое злостью лицо, и на месте своих друзей я бы поостерёгся доводить Нюниуса.
Обстановку кафе прорезают трассирующие лучи фар.
— Лу-на-тик, вы-хо-ди! — скандируют голоса.
Питер тоже с ними. Всё понятно: увидели мою Хонду, прислонённую к крыльцу, теперь не отстанут.
Я не трус. Я прохожу мимо Нюниуса. В самом деле — не набросится же он на меня с кулаками?
— Я презираю вас всех, — его глухой голос останавливает меня на пороге. — Вам слишком легко даётся то, что по скудости ума вы не можете оценить. Но вы так же легко всё и потеряете.
Он не прав.
Я уже готов сказать ему об этом. Чёрт возьми, да что он знает о той цене, которую мне приходится платить? Разве я могу потерять то, что никогда не было — моим?
Но Сириус, заметив меня сквозь стеклянную витрину, нажимает на гудок. И Питер, замешкавшись, подхватывает. И куражится Джеймс, а из-за его спины машет мне ладошкой раскрасневшаяся Лили. И там, на улице, ветреный август, а до осени так далеко.
— Да пошёл ты! — внезапно бросаю я. — Только и можешь, что ныть. Вонючка Нюниус!
И с силой закрываю за собой дверь.
***
…я склоняюсь туда, куда дуют ветра.
Мой ветер уже никуда не дует. Иногда мне кажется, будто я всё выдумал — и то давнее лето на последнем курсе, и пьянящий беспокойный август, и этот маленький городок, и девушку-официантку с волосами цвета пламени. И даже своих друзей.
Их было трое. Трое — и я. Или даже так: двое плюс один, плюс один. В Оксфорде нас называли «неразлучной четвёркой», но на самом деле неразлучны были только Сириус и Джеймс. Как ни горько это осознавать, мы с Питером были им нужны лишь для того, чтобы ещё ярче сиять на нашем фоне. Но спустя годы я не могу их ни в чём упрекнуть.
