Ответ очевиден, еще до вопроса. С тех пор как почувствовал легкую тахикардию, находясь рядом с бесподобным доктором Гейзлером, и необязательно в горизонтальном положении.
Пока док ухмылялся приятным воспоминаниям о совместном досуге с Ньютом, оборонительный корпус пришел в полную боеготовность, а как только лапы кайдзю коснулись земли, погрузился в темноту. Всего на мгновение.
«Аварийная ситуация устранена. Системы стабилизированы» — оповещает холодный женский голос, на что математик лишь надменно закатывает глаза. Эта милашка еще не знает о его расчетах. Они в дерьме по самые гланды и маленький доктор Гейзлер в сердце Гонконга не в силах предотвратить это. По крайней мере в одиночку.
— Ньютон. Я иду к тебе. — шепчет математик, быстро ковыляя к лифту и кутаясь на ходу в огромную парку.
Ночь встречает проливным ливнем, воем сирен и диким, неживым ревом чудовищ. Вот только доктора Готтлиба ледяной ливень волнует куда больше, ведь Гейзлер сорвался в тощей кожанке, да и без сменных носков. Вы скажете бред! Но именно это крутится в голове ученого, пока маршал отдает распоряжения, взирая на город с высот под проливным дождем.
— Вы слышите меня доктор Готтлиб?! — трижды повторяет военный и Германн инстинктивно прикладывает ладонь к виску.
— Да, сэр!
Если Гейзлер заболеет — Герм убьет его! Если Гейзлер — еще раз в одиночку войдет в дрифт с этим чудовищем — Герм убьет его! Если Гейзлер скажет хоть слово о его расчетах — Герм убьет его! Если Герм найдет Гейзлера живым и невредимым с бокалом мартини в компании контрабандистов — Герм убьет его! Короче, сегодня доктору Ньютону Гейзлеру придется потрудиться, чтобы выжить!
— О, Гермс, чувак! Ты чего тут делаешь?! Ливень такой! — как всегда начинает потрепанный Ньютон и тут же получает легкую оплеуху.
— Молчи идиот! — математик дергает биолога на себя и крепко прижимает к себе, закрывает полами безразмерной парки, горячо дышит в макушку.
— Эй Герм… Ты меня душишь. — хрипит промокший биолог из теплого плена куртки.
— Тебе же это нравилось? — ухмыляется мужчина.
— Чувак! Нет! Ты меня реально ду… душишь. — Ньютон кое-как вырывается из объятий и жадно взглядывает промозглый воздух. — Ох Герм. Это круто, но мне надо торопиться. Если мозг перегрузиться, толку ноль… у меня мало времени, чувак…
— Здесь у всех мало времени. — шипит математик, оглядывая тушу кайдзю. — Это Земля, малыш. Я с тобой.
— Чего? — не догоняет биолог.
— Я иду с тобой. В голову этого ублюдка. Мы вместе.
— Ииии Ты сделаешь это ради меня… Ну то есть со мной? Ради науки?
— Ради одного очкастого идиота!
— Ты про себя? — ехидно косится биолог, нахлобучивая шлем для дрифта.
Доктор Готтлиб открывает рот для ответной колкости, но Ньютон быстро целует его и мужчина давится вздохом. Ему есть, что сказать этому самодовольному засранцу. С самого первого дня их знакомства, но кто будет слушать старомодного математика, тем более, когда мир катится в тартарары, а губы Ньютона как никогда мягки и нетерпеливы.
Так уж и быть они поговорят завтра. С утра. Теперь надо лишь сделать так, чтобы завтра обязательно настало.
Ньютон сомневался мгновение готов ли Германн. К дрифту невозможно подготовиться, нельзя быть спокойным, зная, что сейчас через собственное сознание прогоняя воспоминание другого человека, взболтают с собственным и приправят разными спектрами эмоций. Это случается при дрифте между людьми, которые идеально подходят друг другу.
Что ж в их случае у них третий не лишний в виде туши кайдзю.
Он спросил все равно и услышал в ответ чуть слышное, конечно. Германн вообще почти не реагировал до этого момента на тот факт, что они стояли, пререкались и даже поцеловались в метре от мертвого монстра. И кто-то ожидал, что эти двое войдут в дрифт пустыми? Дрифт — это что угодно, но не тишина, кто это вообще придумал?
— Инициация нейромоста через пять…четыре…три…два…раз!
Ньютон надеялся, что Германн не убьет его за все то, что он мог увидеть в его голове.
Нажав на кнопку Гейзлер опять почувствовал невозможное ощущение, словно он проваливается в собственный мозг, летит как любопытная Алиса куда-то глубоко в неизвестное, но с другой стороны выныривает в голове Германна. И нет опоры, ничего постоянного, ни одного якоря, лишь обрывки их жизней, пестрят событиями в холодном неоново-голубом свете.
Маленький мальчик в твидовом пиджаке поверх клетчатой рубашки сидел в саду под огромным ветвистым деревом и обнимал за плечи девочку, которая жмурилась от боли и старалась не смотреть на сбитые в кровь коленки.
— Ich bin so blöd, Hermann! Was wird Vater sagen? O Gott…*
Где-то впереди стояло ненавистное Германну поместье Готтлибов. Прошло много лет, а он все равно носил в душе неприятный осадок от воспоминаний детства. Просторные комнаты с высокими потолками, холодные полы, покрытые паркетом, дорогие картины на стенах и кожаная мебель. Никто в здравом уме не назвал бы это домом, скорее музеем с постоянной выставкой…
Германн покрепче сжал в объятиях сестру, гладя ее по волосам, начав что-то спокойно ей рассказывать, от чего Карла чуть заметно улыбнулась, а затем и вовсе начала хохотать, когда брат состроил рожицы, кривляя серьезный, грозный тон их отца, который наверняка отчитает детей, за то, что они веселились и играли, бегая друг за другом, запуская в небо самодельного воздушного змея. Пока Карла не споткнулась о корень дерева, потому что её взгляд был прикован к небу, в котором сновал их с братом смелый змей.
У них за спинами живописный пейзаж Баварии разломился на пополам и из разлома показались очертания кайдзю, которые заревели вдалеке…
Ньютон хотел ухватиться за это воспоминание, рассмотреть веселое лицо совсем юного Готтлиба, которому было от силы лет девять, но его вытолкнуло дальше в собственые воспоминания, которые он даже не знал, что помнит.
В тусклом освещении коридора квартиры стояла женщина с волнистыми каштановыми волосами, несколько прядей держались при помощи серебряных заколок. Она что-то тихо говорила мужчине, стоявшему возле нее, устало облокотившись на косяк двери. Одной рукой, затянутую в черную кожаную перчатку, женщина держала свой чемодан.
— Моника, сделай хотя бы одну вещь в своей жизни, которая не является эгоистичной, — произнес мужчина в очках, за которыми прятались печальные зелёные глаза. — Пойди в спальню к нашему сыну и попрощайся с ним. Он не будет спрашивать, почему его мать решила избавиться от него. Но он заслуживает того, чтобы ты хотя бы лично сказала ему до свиданье…
Из-за шума дрифта, голоса их воспоминаний искажались, звучали неестественно, как далёкое эхо реальных людей. Ослепляющий синий свет, который все затопил своей яркостью, размывал очертания людей, на секунду делая их похожими на монстров с когтями, которые оглушительно рычали так близко…
Германн выхватил взглядом лицо женщины по имени Моника, когда она покачала головой и резко развернулась к двери. Он неожиданно узнал ее. Очень давно Германн видел плакаты с информацией о новом оперном сезоне. Моника Шварц была на них всех, безупречно красивая, но с холодными глазами, улыбаясь в камеру.
…именно поэтому мой папа забрал меня из Берлина, чтобы каждый раз по дороге в школу я не видел ее лица с билбордов…
Маленький Ньютон прятался в темноте гостиной, слушая разговор родителей, кусая нижнюю губу. Он сжимал в одной руке пластмассовую фигурку Годзиллы, с которой обычно засыпал, а просыпался весь в синяках. По его щекам не текли слезы, он просто молча стоял, пытаясь понять, что же такого натворил, что его мама решила уехать. Это из-за тех улиток в банке? Я их выпущу на волю, обещаю! И не буду больше допоздна читать… И громко петь. И разговаривать, мам, я буду очень тихо вести себя!
За его спиной полыхал синим огнем разлом.
Германн подросток безразлично стоял в кабинете врача в частной клинике, наблюдая, как отец и хирург хмуро рассматривают рентген снимки его бедра… В следующий миг Германн хромал по коридорам Кембриджа с тростью в одной руке и с папкой битком набитой бумагами с расчетами в другой, старательно делая вид, будто не замечает перешептывания за спиной. Кто-то собрался подставить ему подножку, Ньютон заметил это и хотел было прокричать, предупредить, но тут и коридор, и молодые люди провалились во тьму из которой появились огромные лапы, тут же рассыпаясь на молекулы, возвращаясь к моменту творения, создания, контролируемый процесс высшими существами… Они создавали идеальные биологические машины, делая за них всю необходимую работу… Образ одного из них постепенно отпечатывался на руке Ньютона в виде первой яркой татуировки…
