— Последние мопсы находятся во французской Фландрии, — сказал один друг фрейлине. — Фландрия — страна старых дев, древних граждан, столетних сторожевых башен; там сохраняются все старые породы.

Фрейлина предложила своему духовнику попросить епископа Камбрейского, чтобы тот постарался с помощью всех священников свой епархии найти ей мопса.

Но все усилия были тщетны. Однажды фрейлина узнала, что где-то в глубине Голландии живет одна 80-ти-летняя фрисландка, обладательница двух мопсов. Ее надежда должна была, наконец, исполниться. Некто, уполномоченный ею, быстро отправился в путь.

Но, когда он прибыл на место, Филемон и Бавкида из породы мопсов только что испустили дух и не оставили после себя никакого потомства.

Глубокое отчаяние. Наконец ей удалось найти одного в Париже. Он принадлежал одной старушке из простонародья, которая, как только позволяла погода, водила его гулять в Тюльери. Они не знали фамилии друг друга, но каждый раз, когда они встречались, они спешили навстречу одна другой, улыбалось и кланялись друг другу, а затем вместе прогуливались. При виде мопса не может быть речи о сословных различиях и предрассудках.

Но собаку не продавали и по старости приплода от нее нельзя было ожидать.

Короче, фрейлина купила его уже после смерти и сделала из него чучело. Он лежал на прекрасной вышитой подушке. По целом часам смотрела она на него задумчиво и вздыхая. Ей доставили другую прекрасную собачку, которую она очень любила, но, несмотря на это, она беспрерывно повторяла:

— Эти кинг-чарльзы — тихие, кроткие, ласковые животные; они никогда не кусаются, но с мопсами они не могут идти ни в какое сравнение. В мое время всякая женщина имела своего мопса.

И затем она опять погружалась в раздумье и в рассматриванье своего мопса Азора.

Несчастна та женщина, которая знает всех наших собратов по прессе; она имеет от 40–45 лет, мужские ухватки, тяжело переваливающуюся походку, небрежную осанку. Без всякой грации, свойственной ее полу, сказал бы поэт Первой империи.

Каждый день таскается она из одной редакции в другую со своими рукописями, толстым свертком, который выглядывает из под ее изношенного плаща.

Она не стесняется отказом служителя редакции или швейцара; она сумеет открыть себе вход.

Если никого нет, она ждет.

Она не уйдет, пока ее не выслушают, пока ей не ответят, пока не изложат ей оснований — почему ей отказывают.

Тогда начинается рассказ, жалобы без конца!

У ней украли все ее идеи… И это Дингеда! знаете, известный Дингеда! Даже самый псевдоним он взял из ее романа «Эстелла или дочь казака», а роман просто стащил с ее конторки и т. д.

Бедная женщина! Смешна, но достойна сожаления.

Несчастлив тот, кто ей растрогается; невероятно, чтобы кто-нибудь показал к ней участие; иногда разве берет кто-нибудь ее рукописи и обещает их прочесть.

Тогда спокойствие для него потеряно навсегда; она повсеместно и неотступно будет, его преследовать.

Тщетно он предлагает ей деньги или удовлетворение. Нет! она хочет печататься! это ее мания — еще шаг вперед и — сумасшествие. А что она сойдет с ума — в этом нет сомнения.

Однако, чем она живет, прежде чем попадет в госпиталь?

Это — тайна ее частной жизни, выведать которую нет никакой возможности.

Но даже и между синими чулками, с некоторою степенью известности, находятся такие, которые принадлежат к так называемым bohème.

Это те парижские древности, которые в свое время насладились неделей триумфа и по крайней мере в продолжение целого дня считались 10-й музой.

Теперь они только терпимы и встречаются там и сям в салонах; они очень тощи и носят бросающуюся в глаза прическу.

После того, как они притупили свой голик в служении Аполлону и Венере — они живут, как жрицы Меркурия.

Книга публикуется по первоизданию (Нейман Л. Парижские дамы: Веселые эскизы из парижской жизни. С 14-ю картинами. М.: изд. книгопродавца А. И. Манухина, 1871). В тексте исправлены очевидные опечатки и сбой в нумерации главок; орфография и пунктуация приближены к современным нормам.

В оформлении обложки использована литография Ф. Ропса «Трико» (1878).