Их обучают так, как принято обучать женщин, т. е. они учатся по-английски, музыке, немного истории и географии и своему родному языку настолько, чтобы иметь возможность правильно писать.

Их приданое, когда они выходят замуж, простирается средним числом до 500.000 фр. и вдвое более, если состоит из десятка или дюжины больших домов.

Очень многие из молодых девушек, красивые собой, хорошо воспитанные и веселые, вступая в салоны Сен-Жерменского предместья остроумно болтают и с восторгом танцуют! Но, возвращаясь домой, они вздыхают, иногда плачут, потому что им 28 лет и на балу они тщетно искали себе жениха. Они выходят наконец замуж за какого-нибудь старого дворянина из провинции или богатого собственника, что стоит дворянина.

Теперешнее С.-Жерменское предместье совсем не то, что было прежде, в нем едва наберется 4–5 домов на старую ногу, 7 или 8 знатных дам сделались девочками. Они бросили свои отели[18] не для того, чтобы искать счастья со своим возлюбленным за границей, но — чтобы не стеснять себя. Постепенно опускаясь, продавая остаток влияния, ажиотируя — погрузились они сначала в разного рода грехи, а потом им удалось наконец достигнуть до того, что они стали продавать себя. А между тем, нужно сознаться, это были очень знатные дамы.

Однако они составляли исключение.

Женщина, ведущая правильный образ жизни, к завтраку уже совершенно одета; утром она прослушала обедню. Затем она занята детьми и хозяйством или вышивает какую-нибудь вещь для церкви или ковер или какие-нибудь рукавчики. Она один день в неделе принимает у себя, в остальные посещает подруг; для своих детей устраивает детские вечера; считается покровительницей «общества-убежища».

Теперь наступило время отправляться в парк. Иногда ее сопровождает супруг, но по большей части рядом с ней сидит подруга, за неимением ее — дитя. Ни один любовник не галопирует около ее коляски, ни один не встречает ее при повороте в аллею, чтобы предложить ей ручку при выходе. Любовники имеют связи в других кругах. Они услаждаются вистом в салонах, курят и играют в клубах. Вечером в то время, как знатная дама сидит впереди своей ложи в Итальянской или большой опере, они шумят в маленьких театрах. На даче знатные дамы разыгрывают комедии, в городе дают концерты и балы. На балах отличаются только дамы богатого дворянства от высшей буржуазии. Их платья так же обширны, но не таких ярких цветов; у них больше алмазов, менее естественных цветов; менее фантазии в украшениях — что свойственно только людям, всегда вращающимся в известных кружках, привилегированных от рождения; чем более демократизируется общество, тем крепче держатся они за свои привилегии; теперь они исключительнее, чем тридцать лет назад. Два года спустя по вступлении на престол Л. Филиппа, посланнические салоны были нейтральной почвой, где знать сходилась со своими клубными знакомыми, которых она не хотела принимать у себя дома. Собирались у гг. Аппони, Гранвиля и Бриньоле. Четыре года спустя назад уже совсем другое. Г-жа Меттерних приглашает на свой большой бал только официальных лиц и дает своим подругам из С.-Жерменского предместья только маленький soirè (вечерок).

— Играют на этих балах или нет? — спросил я графа С.

— Очень мало, только на одном столе.

— Завязываются там интриги молодыми людьми?

— Если молодые люди и бывают там, то очень недолго; они не находят там уже ни какого удовольствия. Осьмнадцатилетние девицы и мужчины проводят охотнее там время.

— А мужья?

— Если вы хотите на балу отыскать супруга какой-нибудь дамы, то ищите как можно дальше от нее.

— Так ли, как прежде, остроумны ваши старые дамы?

— Ха! Конечно, я встречал некоторых отчасти сохранившихся; они недурно болтали — но у большей части одна страсть — устраивать различного рода брачные союзы.

— Есть ли у вас еще аббаты?

— Несколько лет тому назад у нас был аббат г-жи де Жервилье. Но он неупотребителен для них теперь, с тех пор, как стал архиереем. Впрочем, это был последний аббат. Давно уже женщины предместья берут себе в духовники священника своего прихода.

— Извините меня за мои вопросы. Не можете мне рассказать что-нибудь о медовом месяце?

— Медовый месяц начинается с вагона, купе или коляски. Они отправляются в Италию или Швейцарию. С некоторого времени многие новобрачные отправляются просто в свои поместья. Короче, все так делают, хотя мода на путешествия и начинает ослабевать. Одна прелестная женщина, моя кузина, потому что она вышла замуж за моего кузена, сказала мне однажды:

— Подумайте только! Когда я была маленькой, я хотела выйти замуж непременно за дворянина. Или дворянин, или монастырь. Надо мной смеялись, но тщетно. Одна из моих подруг по пансиону имела родственника-маркиза, который должен был ее посетить. Мы увидим маркиза! О как это любопытно! Мы почти не спали; он сделался единственным предметом наших занятий. Мы нарисовали в своем воображении его портрет: он непременно высокого роста, строен, с белокурыми или каштанового цвета волосами, голубыми глазами, маленькой ножкой, тонкими прозрачными руками; при этом у него, конечно, изящные и гордые манеры; его гордости противоречит его мягкий симпатический смех, которым он нас встречает.

Наконец наступил великий день. В приемную ввалился среднего роста человек, закругленный со всех сторон вроде бочонка, с зелеными глазами и рыжими волосами; у него были длинные руки и нескладные, вроде гусиных, ноги. Это был маркиз! Какой убийственный обман!

Это было причиною того, что я сделалась вашей кузиной. В отчаянии я вышла за нотариуса.

Многие знатные девушки выходят замуж поздно или совсем не выходят, за недостатком средств. Не вышедшие замуж делаются фрейлинами в какой-нибудь баварской столице; они посещают общество, где их называют «мадам». Честь имею представить вам одну из таких фрейлин.

Фрейлина эта эмигрировала назад тому не более года. Она родилась в ночь взятия приступом Бастилии. Детство свое она провела при различных дворах, где родители ее, лишенные средств и куска хлеба, искали себе помощи. Десяти лет от роду маленькая эмигрантка занималась вместе с своею матерью вышиваньем, которое покупалось у них какой-то берлинской гражданкой. В 1815 году возвратилась она во Францию, уже осиротевшая; она не знала никого из придворных и была так же бедна, как и по ту сторону Рейна; вдруг вышло вознаграждение эмигрантам и она вдруг разбогатела. Это видоизменило ее дело. Искатели ее руки, до того времени державшиеся в отдалении — теперь явились во множестве. Гордая молодая девушка, помня недавнее пренебрежение, отказывала всем им. Несколько позже она, казалось, раскаялась и решилась выбрать себе мужа. Но она уже вступила в разряд старых дев и даже ее собственное семейство смотрело на нее таким образом. Появилось множество затруднений; никто не являлся в супруги.

Но она богата, даже очень богата; она нанимает прекрасную квартиру, меблирует ее и заводит себе экипаж. Вскоре она уезжает в Баварию. Титул фрейлины дает своей обладательнице право являться в свет без матери и супруга.

Но из этого права наша фрейлина не делает никакого чрезмерного употребления. Она устарела и редко посещает салоны, где она является одетая чрезвычайно просто, с крестом на шее из алмазов удивительного огня. Она толста и непривлекательна. Набожность развила в ней ту робость, которая так свойственна всем, без счастья прожившим молодость. Но она любима за свою доброту и ею дорожат по причине ее беззаботности.

Назад тому десять лет у ней было две нежные склонности. Теперь же у нее только одна — к племяннику, носящему ее фамилию и, как прилично, молодому человеку, живущему по моде. Этот племянник ужасно пугает ее.

Она хочет передать ему свои капиталы и спрашивает себя беспрестанно: останутся ли мои деньги в нашем семействе или сделаются собственностью какой-нибудь оперной танцовщицы? Другая сердечная склонность причиняет ей и теперь глубокое горе. У ней был мопс, который, как все мопсы со времени всемирного потопа, назывался Азором. Когда Азор умер, его госпожа не могла утешиться до тех пор, пока она не приобретет другую собаку той же породы и с теми же свойствами. Но кто может в настоящее время не только похвалиться, но и найти мопса чистой крови?