Название столицы Османской империи пишу не через Н, как требуют правила турецкого языка, а М — специально. Так же в авторской трактовке правильно не каиниТы, а каиниДы. Такая уж у меня блажь — ни под кого подстраиваться не буду. О причинах подобных фонетических вольностей умолчу. Текст мой, книгу издаю за свои деньги, вот и не вредничайте…

Пару слов адресую коллегам. Если простой Читатель меня, возможно, и поймет, то пылееды — академики, уверен, прочтя книгу (ой — ли?) не подадут мне руки. Наверное, они будут правы, но прошу вас всех, уважаемые друзья, не судите строго. Ведь взялся я за неподъемную неблагодарную тему. Документальных источников, после Большого Пожара осталось крайне мало, а свидетели того времени мемуары не писали и не пишут. Но как нам, простым архивариусам, ответить научным сухим или витиеватым художественным языком на абстрактный вопрос? Вопрос, на который просто нет ответа? Или все же есть? Может, мой скромный анализ сохранившихся древних летописей поможет восстановить хронологию рождения настоящего Идавеля?

Сознаюсь, данный труд не понравится книжным сухарям. Я не писал энциклопедию с перечислением дат. У меня нет льстивых сокращений, смелых обобщений. Мне хотелось раскрыть тайну истинного рождения и перерождения школы. Мне было интересно докопаться до сути, узнать, когда же, в какое мгновение эти великолепные древние стены, эти просторные залы, мрачные чердаки, ужасные подземелья, снова вздохнули чистый, прозрачный воздух и пропитались светом невинных детских душ; озарились сиянием, способным испепелить обильно проросшие в те далекие злые столетия семена зла? Как получилось, что детский смех развеял страшное сильное проклятье? Можно ли на этот вопрос ответить при помощи академического стиля? Нет!

Я хотел найти героя или героев, первопроходца или первопроходцев, положивших первый камень, посадивших тот самый первый росток, и беру на себя смелость утверждать, что это были не кудесники, придумавшие, построившие и заселившие замок Идавель семьсот лет назад… Конечно, никто не собирается спорить с фактом, что настоящими родителями нашей крепости были архитектор Шуб Чикаи, каинид Аларих Валент, стоик Азуфий, оружейник Николай Арин и маджнун Аль — Сатар — этой заслуги у столь уважаемых мужей не отнять! — но! Перерождение школы, какой мы её сейчас знаем, по моему мнению, произошло позже, а именно во времена Гульнары. И, как ни парадоксально, первый камешек в фундамент Идавеля положили черные руки… Конечно, в сегодняшнем понимании добра и зла…

Да, недобрые руки… И этих камешков, злых, очень злых камешков, на первый взгляд, не связанных друг с другом, было много — десятки, сотни, тысячи. Как объяснить современному читателю, каким образом из моря Невежества и Ненависти в бухту Надежды вошел корабль Познания? Неужели зло, поедая самое себя, способно разродиться добром? Как, с помощью чего, крупицы Света пробивают себе путь во Мраке, не угасая, а наоборот, становясь, всё сильнее, ярче, до тех пор, пока в один момент готовое для схватки Добро ниспровергнет своих злых родителей?..

Но это произойдет только в самом конце, а до него слишком много времени… Слишком много событий, и какие из них стоят твоего, читатель, внимания? О, это сложно выбрать нужное и отсечь лишнее…

Начинаю свой рассказ с хорошо всем известных предтеч рождения великой школы магии…

Недобрых предтеч…

Главы семей каинидов чувствуют, что время перемирия заканчивается.

Волшебники отстранились от мира людей. Дикое поле, закрытое магией от любого вторжения, вдруг распарывает набег наемников из дальних южных стран. Их цель — ни золото или книги, а дети, наследники, будущее и надежда степных и лесных племен — лютичей, светодаров, берендеев… Вот на кого покусились пришлые враги!

Правитель Малой Азии не ведает, какая опасность его подстерегает, и только неожиданная помощь славян его может спасти.

Истамбул на пороге междоусобицы.

Каждый сам за себя.

Каждый сам по себе.

Жестокое было время…

Истамбул — величайший город Вселенной, центр мироздания, столп веры, символ власти, жемчужина Европы и Азии. В Истамбуле последний нищий ведет себя так, словно он шах или султан… Среди нищих других стран и городов, конечно. Османские воины знают, что сильнее их, храбрее нет на всем белом свете. Здешние ремесленники уверены и в завтрашнем дне и в следующем веке, потому как никто не способен создать оружие, ткани, одежду, посуду, драгоценности лучше, чем они. Османские купцы самые богатые и изворотливые, самые хитрые, поэтому с радостью надувают пожаловавших на истамбульские базары иноземных коллег по цеху. Здешние богословы в молитвах благодарят Всевышнего Аллаха за то, что он дал им знания, умения, талант и отобрал все это у жителей других краёв Поднебесного мира. О чиновниках даже и говорить не стоит: каждый считает, что если у вас есть тёплое местечко у двора; вы одеты в приличествующие доброму человеку одежды, а ваш кафтан и шаровары стоят столько, что на эту сумму можно собрать чуть ли не торговый караван в Египет; если вашу голову украшает чалма индийского шелка, и за пояс, на зависть зевакам, засунут дамасский кинжал с ручкой, украшенной хорезмским лалом; если ваши ноги нежно обтягивают туфли, подошвы которых сирийские сапожники подбили серебряными гвоздиками, и главное — если вы рождены в святом Истамбуле и называете этот город своей родиной, то вы имеете полное право считать себя равным… Да хоть бы самому Великому султану!

В 933 году Хиджри [1527 год по Григор. стилю] в одиннадцатый лунный день, а точнее, ночь первого осеннего месяца — в том году им был зу — л–хиджа, — в порту, — о, неслыханное чудо! — остановилась работа! Кто прибывает в Истамбул морем, знают, что в главных воротах империи кораблей, как риса в казане с пловом. В порту жизнь не замирает ни на минуту, ни на секунду. У причалов бесчисленное множество военных и торговых кораблей, пьяных от твердой земли под ногами моряков, угрюмых грузчиков, собирающих пошлины мурз, следящих за порядком надменных стражников, и должно случиться нечто необыкновенное, чтобызаставить всё живое и неживое замолчать, замереть и затаить дыхание. Это была именно такая ночь, когда от последнего бродяги, нанятого утром на разгрузку амфор с зерном, до первого капитана военного брига, всё — даже, казалось и сами корабли — заледенело, умерло. Воры, орудующие у портовых складов, выронили из рук тюки с монгольской кожей… Мурза, задержавший моряка за контрабанду тюков войлока захлопнул рот и забыл, что он тут делает… Даже прибывший из Родоса алжирский капитан Барбари в нарушение всех морских традиций, запнулся, и остановился на трапе, поднял голову и уставился в небо…

И вокруг все стояли и смотрели вверх.

Весь Истамбул ахнул: такой привычный мир вдруг изменился! Только что небо было закрыто тучами, но, словно испугавшись, что не сможет похвастаться перед людьми своим секретом, ветер разогнал мохнатые перистые занавеси и черный небосвод предстал перед миром во всей красе. На фоне чернильной пустоты с вкраплениями пыли горного хрусталя сиял изрытый оспой лик Луны, на котором чётко была видна грустная улыбка.

А из глаз текли кровавые слёзы…

Истамбул смотрел на лик плачущей Белой Сестры, и никто не заметил, как посреди Золотого Рога вспенилась, закружилась воронкой вода, и показались сначала мачта с флагом, потом паруса. Большая тень вышла из глубин морских. Один миг — и вот уже на волнах покачивается неведомо откуда взявшаяся двухпалубная чёрная каррака, на корме которой белели буквы «АФРОДИТА».

С карраки в порту на берег сошли две тени. Впереди шел, судя по одежде, купец: парчовый берет, шитый золотом голубой камзол, смешные, как на вкус османов, европейские чулки, обтягивающие ноги до бедер, туфли с золотыми пряжками. Высок. Коренаст. Разменял пятый десяток. Открытое красивое лицо обрамлено кудрявой поседевшей с боков бородой. Чёрные, как переспевшие сливы, глаза внимательно смотрят за тем, что происходит вокруг.