Как-то раз прибыли к нам ученые. Понатыкали вдоль черты всякой навороченной аппаратуры. Всю неделю просвечивали ее, прослушивали, сканировали. Собрались также быстро, как и прибыли: свернули мобильные боксы, панельки и приборчики, и ухали в направлении Москвы… Об итогах исследований нам сообщали неохотно, сказали только, что черта работает как силовое поле, купол, не дает пройти за нее, и что оно всего полтора километра.

Часть тут есть рядом, тамошние офицеры, за чертуХарона, дрона с камерой как-то запускали. Вывели изображение на плазму, которая в кабинете начальника части была. Офицерский состав, допущенный по секретности, у телевизора разместили. Подробностей не знаю, да и кто расскажет-то. По слухам, аппарату удалось выйти из черты с той стороны. Офицеры ликовали, вот мол, первые кадры с той стороны, может мы первые кто разведданные получил. Но ликованию быстро пришел конец. После выхода за черту, дрон пролетел еще сто метров, и изображение пропало. Поощрение от штаба округа маячило, а может даже и звезды. Воодушевленный перспективой, командир части записанное видео пролета дрона по той стороне, в штаб округа отправил. Но в ответ лишь тишина была. Ни приказа о присвоении звания, ни благодарности, ни телефонного спасибо. А через две недели офицеров этих по частям растасовали. В штабе округа дескать ничего поделать не могут, из генерального штаба распоряжение.

Уж не знаю, что там было на видео…

Меня всегда волновало вот что: если всему живому за черту Харона в одну сторону нельзя, можно ли в другую?.. Если да, то где же население той части, почему не выходят к нам? Или они точно так же, как и мы, пройти не могут… или может быть нет там больше никакого населения…

– Марат! – в приоткрытую дверь просунулась голова Шендеровича. Лицо сосредоточенное. – Черта прыгнула!

Я с неохотой встал с кровати. Потянулся. Из шкафчика вытащил фонарик, щелкнул выключателем: работает…

***

Из кинотеатра я вышел к перекрестку и двинулся по коридору из панельных пятиэтажек в направлении транспортного кольца вокзала. Сумерки густели. Пространство междудомамичернело дворами. После прошедшего дождя мокрые фасады пятиэтажек смотрелись мрачно, словно на них набросили похоронную вуаль: уходящая к горизонту перспектива улицы намекала на тяжелый и опасный путь.

А он лежал на запад: за транспортным кольцом, железнодорожными путями и промзоной, там притаилась черта Харона. По карте расстояние небольшое. Но на ней линии улиц, переулков и пронумерованные дома хранят молчание и не расскажут, что может поджидать меня.

Каждый раз, когда иду проверять черту, мысленно прощаюсь с жизнью. Ведь заранее неизвестно на какое расстояние она расширилась. Успокаиваю себя тем, что без осечки сработает мой прибор: счетчик Гейгера. Модификация его была под наши условия. При снижении уровня естественной радиации аппарат начинает специфично стрекотать. Как сказал Карпов, чем ближе к черте, тем ниже радиация.

Через десять минут пути впереди показалось транспортное кольцо. По ту сторону пятиэтажного дома эхом донесся лязг металла об металл, точь-в-точь как скрип качели. Я списал этот звук на порыв ветра и продолжил неспешное движение. Но спустя сто метров это повторилось опять, и не за спиной, как по логике должно было быть, а параллельно со мной, снова за домом. Теперь я был уверен, что ветер здесь не причем. Ведь не могут в унисон с моим движением скрипеть качели в двух разных дворах? Может быть, кто-то или что-то преследует меня с той стороны? Я щелкнул предохранителем и ускорил шаг.

Поравнявшись с просветом во двор, не останавливаясь, направил на него фонарь: автомобили, детская площадка, голые березки и газовая подстанция были утоплены в шуме сумерках. Какую страшную правду хранили их тени узнать я так и не смог, луч света таял в пространстве, так и не дотянувшись до них. На всякий случай я посветил обратно, в сторону КПП, и двинулся дальше.

К счастью звук этот больше не повторялся. Я вышел на транспортное кольцо и обернулся на дворец культуры: завтра утром надо будет вернуться к почтовому ящику… Яобогнул здание вокзала и зашагал поперек железнодорожных путей в направлении тропинки, которая через узкую рощу выходила в промзону. Пути шуршали щебнем и пахли тепловозной гарью. Всегда любил железную дорогу. Самым желанным подарком от родителей была именно она, игрушечная. Толкая ручонкой локомотив, я представлял себя машинистом. Выходил из трудных ситуаций на линии, которые сам же и создавал, стараясь об этом понарошку забыть. Может быть, из-за теплых воспоминаний детства, напряжение внутри меня стало спадать, а потом и вовсе сменилось на спокойствие, а полный штиль над путями и молчание составов, подталкивали это спокойствие балансировать на грани срыва в умиротворение. Даже пистолет снова поставил на предохранитель. Чтобы ни было в тех дворах, оно там и осталось. Да и быть там ничего не могло – сколько я мимо них ходил и ничегострашного не случалось. Около товарного состава я остановился, вдохнул щекочущий ноздри запах тепловоза и достал из кармана счетчик Гейгера. Крошечная лампочка, тускло горела зеленым светом. Работает. Оглянувшись, я вышел на тропинку.

Промзона встретила меня ветром и пылью. Мой путь лежал по разбитой ямами гравийной дороге, между высоких бетонных заборов, поверх которых были видны серые, тупые коробки цехов. В сумеречной мгле они как черепа смотрели на мир пустыми глазницами окон.

Под ногами чавкало. Приходилось обходит широкие лужи. У одной даже прижался спиной к забору и двигался на носках. Дорога уходила налево. За поворотом счетчик Гейгера однократно треснул. У синего трактора я остановился и посмотрел на прибор: циферблат показывал снижение естественного радиационного фона. Близко уже.

Счетчик начал стабильно искрить звуком, когда я вышел на шоссе. Впереди чернело заросшее сорняком поле. Оно тянулось метров на пятьсот и упиралось в черную как смолу полоску леса.

Пересек асфальт и погрузился в мокрую траву. Штаны намокли сразу же и мерзкой холодцой прилипли к коже. Через сотню метров счетчик затрещал настойчивее, поэтому я замедлил шаг. А еще через сотню неподалеку зашуршала трава. Я остановился и направил в ту сторону луч фонаря. Трава играла тенями, гнулась в направлении ветра, перешептываясь стеблями. Никого. Для подстраховки глянул на счетчик. Черта должна быть через метров двести пятьдесят.

В прошлый раз она проходила по линии леса, а сейчас до середины поля дошла… Значит прыжок около ста пятидесяти метров. Если такими темпами и дальше пойдет, до следующей зимы наш КПП не дотянет. Я осторожно зашагал дальше. Но не успел сделать и десяти шагов, как снова втраве зашуршало. На этот раз с другой стороны. Теперь я осматривал пространство настойчивее… и опять таже картина.

Выключил счетчик. Прислушался. С юга задул ветер и верхом на траве, шипящей волной понесся на север. Я направил луч в лес. Свет не дотягивался до первого ряда деревьев, а падал на траву метров за десять до них. Поэтому видны были только неясные контуры стволов с ветвями, густо связанные между собой чернильной тьмой. Слева направо повел фонарем. Шеренга стволов тянулась как армия солдат в ожидании атаки. Та сторона загадочно хранила молчание, не проронила ни единого звука. Лишь изучающи смотрела на меня.

Я достал из кармана мышеловку. Отогнул от микросхемы тугой язычок, закрепил его белой пластинкой. Не знаю из чего сделана эта пластинка, но подозреваю, что из кости животного. Когда черта вновь прыгнет и поглотит мышеловку, пластинка превратиться в желе и освободит туго натянутый язычок, который вернется обратно к микросхеме и соединит контакты. Передатчик начнет транслировать сигнал на станцию Шендеровича. В наших условиях эта мышеловка гениальное инженерное решение. Я прошел вперед еще несколько метров и включил счетчик: аппарат бился в истерике. Бросил в траву две мышеловки. Впереди, совсем близко, снова зашуршало. На этот раз я резко ударил лучом в направлении звука. Сквозь траву горели два пуговичных огонька. Несколько шагов навстречу хватило, чтобы распознать, что кто-то все-таки передо мной есть. Лиса. Загипнотизированная светом, она стояла на месте, давая себя рассмотреть.