Минья осела в узком проходе, идущем вдоль окружности всей комнаты. Помещение выглядело загадочно: сферическое, как внутренность шара, но огромное – где-то тридцать метров в диаметре – полностью сотворенное из мезартиума. Дорожка огибала его целиком, а над и под ней было пятнадцать метров пустого пространства. Или не совсем пустого. Прямо в центре, паря в воздухе, как сама цитадель, находилась застывшая на месте сфера поменьше, около шести метров в ширину и высоту.

А еще были две осы: гигантские, ужасные и прекрасные, воссозданные из мезартиума, взгромоздившиеся на изгибе стен.

Ниже шла только огромная чаша воздуха. Минья не привыкла к ее пустоте. Все эти годы она держала тут свою армию, присоединяя душу за душой. Теперь они дежурили вдоль коридоров, в саду и на раскрытых ладонях больших рук серафима, откуда могли заметить любой намек на угрозу, исходящую от Плача.

Сейчас с ней остался только один призрак: Ари-Эйл, новобранец, не считая Сарай. Он был младшим кузеном Богоубийцы и умер совсем недавно. Минья держала его при себе в качестве телохранителя. Она встретилась с ним взглядом. Его глаза выражали ту же жестокость, что и всегда. Как же он ее ненавидел! Все призраки ненавидели, но его ненависть была свежей и воплощала хороший точильный камень, чтобы заострять собственную. Минье достаточно было посмотреть на юношу, и ненависть воспевала в ней – защитная реакция на человеческий взгляд. Ненавидь тех, кто ненавидит тебя.

Это легко. Естественно. Что неестественно, так это не ненавидеть их.

– Что? – рявкнула девочка, вообразив, что увидела в его глазах блеск удовлетворения. – Они не победили меня, если ты об этом думаешь. – Ее голос был истерзан криком. – Я дала им передышку. Чтобы сжечь тело.

Минья вернула ему голос, чтобы Ари-Эйл мог ее оскорбить, а она могла его наказать, но тот лишь сухо заметил:

– Ты сама доброжелательность.

Ее губы дрогнули, и она отвернула призрака лицом к двери. Не хотела, чтобы он наблюдал за ней.

– Не надейся, что твой город теперь в безопасности, – прошептала Минья, и хоть она даровала Ари-Эйлу свободу отвечать, он не пожелал ею воспользоваться.

Минья свесила ноги с края прохода. Ее тельце дрожало. Минуты шли медленно, и в конечном итоге девочка успокоилась, а затем произошло кое-что еще.

Минья опустела.

Другие не понимали: она редко спала. Она могла и даже делала это по необходимости, когда сама начинала чувствовать себя призраком. Но во сне приходилось погружаться глубже, чем было необходимо. В таком состоянии Минья не могла контролировать призраков, только давать набор команд, которым они будут повиноваться до внесения изменений. Но было и еще одно состояние: своего рода опустошение сознания, словно река, которая, перелившись через границы каньона, начала расширяться и замедляться. В нем Минья могла отдыхать, не поддаваясь глубокому притяжению тьмы.

Девочка никогда не слышала о левиафанах. Лазло мог бы рассказать ей, что на западе, где море цвета глаз новорожденного ребенка, люди ловят морских чудовищ, пока те еще молоды, и привязывают к большим понтонам, чтобы они не погрузились глубже. Всю свою жизнь они служат кораблями, где-то около сотни лет, без возможности нырнуть и скрыться на дне. Ее разум такой же. Она сделала его таким: пленником мелководья, который очень редко погружается на дикую и неизведанную глубину.

Минья предпочитала находиться ближе к поверхности, где она могла реагировать, сохранять контроль над всеми ниточками. Ее глаза оставались открытыми и слепо смотрели перед собой. Она выглядела как пустая оболочка – только колебания тела выдавали жизнь. Движение было едва заметным, хрупкие сгорбленные плечи дергались взад-вперед, а губы шевелились, нашептывая слова в тишине снова и снова, пока Минья переживала одни и те же воспоминания, прислушивалась к вечному эху криков.

Всегда и навеки: дети. Каждое лицо отпечаталось в ее памяти, две версии, живущие бок о бок: живые и испуганные рядом с мертвыми и пустыми, потому что она не смогла их спасти.

Это все, кого я могла спрятать.

Вот какую фразу снова и снова складывали ее губы. Из тридцати Минья спасла всего четверых: Сарай, Ферала, Руби и Спэрроу. Она не выбирала, просто схватила тех, кто был ближе всего. Минья планировала вернуться за остальными.

Но затем начались крики.

Ее руки на коленях слабо сжались в кулаки, пальцы беспрестанно двигались, размазывая воображаемую слизь по ладоням. Она помнила ощущение потных ладоней и попытки удержать Сарай с Фералом, пока те пытались вырваться. Руби со Спэрроу были совсем младенцами; Минья держала их одной рукой. Сарай с Фералом были постарше. Их пришлось тащить. Они не хотели идти за ней. Минье пришлось крепко сжимать их крошечные пальчики. Им стало больно, и они заплакали. «Быстрее, – шипела она, потянув их за руки. – Или вы тоже хотите умереть? Хотите?»

На пути лежали трупы Эллен. Дети были слишком маленькими, чтобы переступить через них, им пришлось ползти, путаясь в окровавленных фартуках и пробегая прямиком через призраков. Они, разумеется, не могли их увидеть, в отличие от Миньи, а она не хотела смотреть.

Остальные ничего не помнили. Они были слишком маленькими. Весь этот скользкий, кричащий день забыт, и до чего же им повезло! Минья никогда его не забудет. На какое-то время его могли затмить другие мысли, но они всегда отступали, и тогда представал он, такой же яркий, как тогда.

За все пятнадцать лет после Резни Минья ни разу не видела другого трупа. Теперь же, в яслях ее памяти, между телами Эллен лежала и Сарай. Розовая, голубая, изувеченная, каштановая и алая. Но когда Минья начала переступать через него, глаза трупа распахнулись.

– Монстр, – прошипел он. Слово разлетелось эхом по коридору.

– Монстр, – сказал труп Старшей Эллен.

– Монстр, – вторила Младшая.

И тогда детские крики превратились в слова, и каждый из них кричал: «Монстр!»

Лазло восстанавливал стену в саду, которую излил на призраков Миньи. Оружие, застрявшее в ней, упало на землю, а мезартиум устремился вверх, преображаясь в гладкую грудь серафима, формируя его отточенные ключицы и шею.

На это ушла секунда. Лазло повернулся к Сарай. Он с восхищением наблюдал за ней в свете солнца – как сияют ее волосы оттенков специй, опускаясь роскошными волнами на голубые плечи, как сияет ее лицо, круглое, с мягкими щечками и полными губами, сужаясь, словно сердце, к маленькому острому подбородку. Ее брови нахмурились от тревоги, в глазах читалась тяжкая и неохотная решимость.

– Ты должен уйти, – мрачно произнесла девушка.

Лазло подумал, что ослышался.

– Что?

– Пойми, Лазло. Тебе нужно уйти, чтобы она не могла тебя использовать.

Это последнее, что Сарай хотелось ему сказать. Он здесь! Больше всего ей хотелось уткнуться лицом в его шею и вдыхать сандаловый аромат, но когда это она получала желаемое? Слишком многое стоит на кону. Ей нужно быть храброй.

– Уйти? – повторил он с растерянным и недоуменным видом. – Без тебя я никуда не уйду.

– Но я не могу уйти. Мы с Миньей связаны, а тебе оставаться слишком рискованно. Ты просто обязан понять! Она не сдастся. Никогда. Сомневаюсь, что она вообще на это способна.

Лазло с трудом сглотнул. Мысль о том, чтобы уйти, душила его.

– Мое место здесь, – сказал он, чувствуя правду этих слов всем своим естеством. С Сарай, которую он любил, и с остальными, как он, а еще с металлом. Он пробудил в Лазло измерение, о котором тот даже не подозревал, наделил его совершенно новым чувством, таким же реальным, как зрение или осязание. Теперь металл – его часть. А Лазло – часть этого. Если он уйдет, то потеряет не только Сарай, но и часть себя.

– Если останешься, – сказала Сарай, – она придумает, как сломить тебя.

– Я не сломаюсь.

Сарай очень хотелось ему верить. Она устала быть храброй.

– Даже если она даст мне исчезнуть. Обещай, что не доставишь ее в Плач, что бы ни случилось.