Собравшись с мыслями, я решительно пошла в атаку на неисследованную дверь в пределах кухни. Как я и полагала, за ней пряталась лестница вниз. Дверь давала немного света, но рассмотреть отсюда, что там внизу мне не удалось. Спускалась аккуратно и очень медленно — саднящая рука не давала возможности забыть о состоянии всего вокруг. Внизу нашлись шкафы, лари и полки, было замогильно холодно. Особых пищевых богатств не было, но была мука, небольшой камешек соли и несколько банок с соленьями. Ничего из содержимого опознать в неверном свете не удалось. В лари заглядывать не стала, во избежание дополнительных неприятных сюрпризов.

Наверх я утащила самый большой бочонок и в нем на поверку оказалась квашенная капуста. На голодный желудок не комильфо, конечно, но ничего лучше у меня не было. Выпив еще кружку воды, я с опаской сковырнула крышку с бочонка и первое, что увидела — это пузырики на поверхности.

Когда моей маме хотелось капустки, наша кулинарка-волшебница Лада всегда готовила ее в похожем бочонке. В первые дни после утрамбовывания засола она ее не трогала, а потом несколько раз в день протыкала до самого дна длинной деревянной палочкой. «Чтоб продышалась», всегда приговаривала она. Когда я была маленькой, а Лада молодой, мне доставалась почетная обязанность обеспечивать капусту дыханием и я с радостью тыкала в нее палочкой. Судя по пузырькам, эту капусту поставили давно, а продышаться ей не дали. Значит, она может оказаться очень горькой. Но желудок непрозрачно намекал, что его устроит и это.

Верхний слой я сняла, побоявшись его есть, и аккуратненько пальцами вытянула из серединки немного тоненько нашинкованной капусты. Цвета она была хорошего, не очень обильно облепленная морковью, но, тем не менее, не «продышавшаяся». Ожидаемо: она была горькой. Вприкуску с ней я выпила еще несколько стаканов воды, перестала чувствовать себя голодной, и переключила внимание на следующие насущные проблемы.

Первым делом, я пошла обследовать вторую комнату на втором этаже. Там была тахта побольше, такой же ларь и несколько гвоздей на стене, на которых раньше, видимо, что-то висело.

Окно тут тоже было, тоже зашторенное, что я поспешила исправить. Помещение, едва на него попал свет, тоже стало еще менее привлекательным.

В ларе нашлось несколько шкатулок. В одной пара серег, громоздких и наверняка очень тяжелых, на вид из не очень благородных металлов; в другой документы на дом, судя по заголовку; а в третьей два холщовых мешочка — в одном золотые кругляшки, в другом серебряные. Все богатство я аккуратно вернула на места.

Внизу меня ждала необследованная гостиная. Там была обитая тканью в несколько слоев лавка со спинкой, небольшой столик, пара кресел, обитых так же, как и лавка, и буфет. Все выглядело тяжеленным, монументальным и грязным. Окна тут так же были жестоко расшторены. Лезть в буфет пока не стала.

На самом деле дом-то получился не маленьким, просто из-за его обстановки создавалось очень неприятное впечатление.

Я чувствовала себя уставшей, но понимала, что мне необходимо хотя бы тряпкой обтереться. Что мне не удастся какое-то время взаимодействовать с колодцем, я уже осознала, так что моя «ночная рубаха», точнее подол от нее был поименован тряпкой. Я выполоскала ее в ведре с утопленником (вода помутнела) и постановила, что для обтирания пойдет.

По пол стакана смачивая тряпку, и иногда заново ополаскивая ее в ведре с пауком, я вытерла все свое пухлое тельце, даже до спины худо-бедно дотянулась. Как только я сняла с руки тряпку, которая была там с момента получения порезов, они снова немного закровили. Вода, которую я вылила на порезы, принесла много неприятных ощущение и одно, просто ошеломляющее, открытие. Прямо на моих глазах, пока на ранения лилась вода, они немного затянулись. Спало воспаление и отек, а сами порезы притянулись краями друг к другу. Эксперимента ради, я не пожалела еще немного воды на раны и за два стакана стянула их полностью. Какое-то время я, стоя голышом посреди дома, пялилась на руку, поворачивая ее так и эдак.

После этого, обрадованная, выпила еще стакан воды. Посмотрела в окно и осознала, что на улице стремительно вечереет, а в моей спаленке до сих пор осколки лежат. Как я не напоролась ни на один из них ногой — ходила-то босяком — тайна, но я почти побежала наверх. Скорее собирать последствия моей неосмотрительности.

Крупные осколки, как всегда в таких случаях, собрались и нашлись без проблем, а вот с мелкими была засада. Пришлось спускаться обратно, мочить тряпочку в воде, настоянной на паучьем трупе и тщательно размазывать грязь, пытаясь собрать мелкие осколки. Уверенности мне эти манипуляции не прибавили, но когда я закончила уже стемнело.

Решительно отложив все проблемы на завтра, я аккуратно собрала одеяло, перетряхнула постель и улеглась спать, укрывшись одеялом без тряпки, в которую то было завернуто.

***

Я сидела на кухне, такой же пыльной, на лавке. По другую сторону стола сидела тоже я, только пухлая. Со стороны я выглядела совсем не радужно.

— Привет. — Грустно поздоровалась пухлая я.

— Привет. — Удивленно ответила я, которая я.

— Ты теперь я. Завтра проснешься — ты останешься, а меня не будет. — Все так же грустно проговорила визави.

— Это как?

— Я не до конца понимаю, но вроде как, что наши души поменялись в момент смерти. Мы с тобой отражения друг друга в наших мирах и умирали мы непредвиденно и в один момент. Поэтому наиболее жизнеспособная из нас заняла наиболее жизнеспособное тело. То есть ты и мое.

Я не вежливо вылупилась на собеседницу.

— Это мне так сказали, я и сама не до конца понимаю, как это. — Пожала плечами девушка. — Назавтра моя память станет твоей, а я сама отправлюсь дальше. Кто его знает, что меня ждет.

Девушка улыбнулась, олицетворяя собой печаль, и медленно растаяла. А я осталась.

Если и надеялась я, что прошедшие сутки были лишь дурным сном покалеченного человека, то делала я это, очевидно, зря. Проснулась я в той же комнатушке, но, благодаря так экстравагантно открытому окну, было намного свежее. Осколок угрожающе свисал острым концом вниз, так и не отделившись от рамы.

Осознание ситуации медленно нагоняло меня, вталкивая в голову мысли вспышками. Я мертва. Осталась совсем одна. В чужом мире. Дома родители, наверняка, посерели от горя. Легла на бок, подтянула колени к груди, и уже собиралась расплакаться, но слезы не шли. Мысли продолжали грозовыми тучами крутиться в голове, прогоняя мне картинки всего, что осталось там — в старой жизни. Универ, квартира, где мы с мамой редко виделись, папина квартира в Праге, косметолог, повар Лада. Мама с папой, пьют кофе и обсуждают мои достижения. Это все закончилось. Теперь они оба не находят себе места, Лада надела свои траурный фартук и чепец. Они готовятся хоронить меня, а похоронят Литту. А я тут. В самом грязном доме, какой только в своей жизни видела.

Как только я додумала эту мысль, я подскочила с кровати. Это не у меня грязно, это тут норма. Тут в любом доме так. Даже у аристократов, у которых Литте довелось побывать. Очень захотелось исторгнуть из себя лишнее содержимое желудка, но лишнего там как раз и не было, так что пришлось просто страдать.

Мысль о грязи вокруг меня придала мне сил (злости) и я решительно направилась вниз, собираясь сперва привести в порядок дом и себя, а уж потом, в комфорте вдоволь пострадать. Замерла на лестнице, несколько обескураженная своей черствостью. Нежным цветком я, конечно, не была никогда, но чтобы настолько…

В голове, сами по себе всплыли мысли: я в Каэрре — так называется мир, нахожусь в человеческой столице. В мире есть магия, но с учебными заведениями по профилю беда (переживу) — процветает ученичество у мастеров. Именно из-за магии на городских улицах свежо, а во дворце, где за каждой занавеской нужду справляют, возможно не задохнуться. Однако, Литта не знала точно, какие пределы ставит себе магическое искусство и на что оно на самом деле способно.