Но Литта знала, что мыться в мире, по крайне мере у людей, не принято. Вроде как нечисть и злых духов грязным телом и грязным домом отгоняют. Мама ей рассказывала в детстве, что когда-то нечисть среди людей жила, а потом в миг будто с ума сошла. И стали люди от нее всеми силами прятаться, в частности не мыться. Вскоре этот аспект жизни вошел у всех в привычку и никто уже и не вспоминал о том, почему в городах так грязно.

Лично я сумасшедшей нечисти не боялась, а вот сепсиса, прыщей и загниваний жировых складках очень даже. Так что ежель какая нечисть в мой дом попасть пожелает — поговорим, а пока что у меня генеральная уборка.

Все эти размышления двигались в голове, пока я нарезала круги по дому и пила утренний стакан воды. Правда, пришлось подниматься и переодеваться — все-таки в ночнушке действительно не гоже на улицу соваться.

Платьем для уборки было назначено вчерашнее оливковое. Воды я натаскала два корыта, половину лохани, исполняющей обязанности ванны и еще два ведра и упарилась уже на этом. Ведро с утопленником было официально назначено уборочным и просто вылито на пол на кухне. Потом я быстренько взяла тряпку и стала жидкую грязь с пола собирать, пока она не начала густеть и сохнуть. Во второй раз пострадал другой участок, с которого так же собиралась грязь. Мысль о том, что на полу настолько много песка, пыли и грязи, что при попадании воды образуется слякоть, приводила меня в исступленное бешенство, так что очень скоро я пошла к границе моего участка, выливать на дорогу жидкую грязь. По счастливой случайности, прямо под моим забором разместилась тщательно вымешанная вчерашними зрителями моего общения с колодцем лужа, прямо таки требующая срочного пополнения.

Так, часа за два и за шесть заходов к луже с подкреплением ее грязевых сил, я добилась того, чтобы пол был дощатым, а не равномерно грязным, стол и обе лавки тоже, поверхность печи я было начала, но решила отложить ненадолго — вдруг в памяти Литты есть что-нибудь об обращении с печью.

Я круто развернулась на пятках и мрачно уставилась на окна. Окна на меня не смотрели, в прямом смысле этого слова, но, кажется, догадывались, что сейчас будет. Я сорвала то, что исполняло обязанности штор. Из-под гардины (громко сказано — просто палка) разбежались недовольные пауки. Очень осторожно и без резких движений, я открыла окно от себя, и порадовалась результату: ничего нигде не треснуло и не осыпалось.

Ночная рубашка, пущенная на тряпки, почти закончилась — окна я мыла ее рукавами. Очень удобно, кстати, на руку надела и пошла тереть. На одну небольшую створку ушло ведро воды, по чашке выливаемое прямо на стекло сверху. Когда оно стало прозрачным, я чуть не прослезилась от восторга. Вторая пошла быстрее, а второе окно я вымыла за какой-то час. Теперь в комнате было много света, грязнющая печь и гора грязных тряпок, бывших занавесками. Завеси с полок и из умывального угла тоже были сняты и безжалостно скинуты в общую постирочную кучу.

Я полезла осматривать замеченные после первичного отмывания тумбы. Внутри были котлы, кастрюли и противни, горшки (равномерно закопченные и неотмываемые, по большей части треснувшие и непригодные), некоторое количество тупых и опасных для жизни ножей и тесаков для мяса и пара обколотых тарелок. Все это добро отправилось на стол, тумбы и полки подверглись выметанию.

После этого я устремила свой взор на погреб. Капуста, которую я там нашла — это не плохо, но ею одной сыта я точно не буду. Внутри по-прежнему было темно и холодно. Исследование ларей дало мне несколько кусков неопознанного мяса неизвестной давности заморозки, которое, после критического осмотра было признано несъедобным, в виду его непонятности. Еще нашлось некоторое количество высохших фруктов, гора мелкого мусора на полу.

Мне определенно нужны были тряпки, метлы, веники, новая посуда, постельное белье, одежда, еда, возможно даже занавески, мастер, который починит калитку, забор, который в двух местах покосился, вставит новое стекло в спальне, новые постельные принадлежности и вытравить клопов.

Обилие всего, что мне было нужно меня пугало, а ведь это только начало. Под это дело я выпила воды и пошла изучать документы на дом и считать деньги.

Оказалось, что мне принадлежит существенный участок, в который входит и поле за домом и немножко леса. Понятно, почему на поле забор обрывается. Дом, слава великой мицелярке, принадлежит моим родителям на полностью законном праве выкупа (если верить бумаге) и теперь, соответственно, перейдет по наследству мне, согласно составленному и тут же найденному завещанию. Меня насторожило то, что составлено оно было совсем недавно: бумага была свежая, не грязная, а чернила еще были яркими.

Пересчитать содержимое мешочков оказалось не сложно — Литта, а теперь и я, точно знала им ценность. В этих двух мешочках было небольшое состояние, на которое можно год безбедно содержать крупное поместье. Откуда у купцов взялись такие накопления, я старалась не думать.

Я взяла пару золотых и пару серебряных, надела наименее грязное платье и отправилась в город. Во-первых, я хотела есть. Горячей еды. Желательно невонючей. Во-вторых, я хотела купить хотя бы часть необходимого и найти мастера.

По городу я шла и погружалась в глубокую депрессию: везде было грязно. Очень грязно. Отсутствующий аккомпанемент соответствующих запахов, конечно, чуть скрашивал эту беспросветную жуть, но не сильно.

Никакие попадающиеся по пути заведения не вызывали желания там покушать. Желудок возмущался. Внезапно вокруг стало чище, а воздух перестал казаться прелым, несмотря на умеренно теплую погоду. Домики стали ровнее, улица менее загаженной. Почувствовался запах выпечки и я поспешила за ним.

По запаху нашлась булочная, с окошком-выдачей, в котором стояла эфемерная, почти прозрачная девушка.

— Что есть горячее? — Невежливо обратилась я, забыв о нормах приличия.

Видимо, что-то было у меня на лице, что мне молча протянули булку и молока. Молоко не пахло коровой, а булка была огромная и с мясом. Доев ее до середины, я спохватилась, что пока что я ворую у барышни честный заработок, и поспешила положить на прилавок серебряный.

— Спасибо. — Прожевав, уже спокойнее проговорила я.

— Не за что. Ты у меня первая сегодня. — Грустно проговорила девушка. Я опять неприлично вытаращилась.

— А есть с капустой что-нибудь? — Уточнила я и тут же получила требуемое, а через несколько секунд приличную горку медяшек.

Я жевала теплую, а не горячую булку и радовалась нормальной еде.

— А почему к вам не ходят? — Удивилась я, когда стала способна что-то соображать.

— Кампроу пирожки не едят, а люди сюда не ходят. — Еще больше погрустнела барышня.

— Не расстраивайтесь, все еще пойдет. — Девушка как-то странно дернулась и улыбнулась.

Я распрощалась и, в приподнятом настроении, пошла вперед. Скоро показалась лавка готового платья. Чистенькая (относительно остального города) и светлая, она была обставлена болванками, на которых висела одежда.

— Уходи, побирушка. — Резко раздалось за спиной.

Я обернулась и увидела высокого блондина с точеным лицом и надменно поджатыми губами. В ответ я молча провернула в пальцах золотой, точно как делал Литтин папа, когда хотел решить такие проблемы. Правда он, после этого, обычно наслаждался обслуживанием, а я развернулась на выход, решив последовать совету. По дороге натянула на лицо максимально надменное выражение, на которое была способна.

Настроение чуть опустилось, но я решила не сдаваться.

Пройдя вперед до конца квартала, свернула налево и уперлась в базар. Со всеми вытекающими: шумный, с задорными торговцами, грязный (так, как может быть грязным только базар). Мысленно возликовала и ввинтилась в гущу людей.

В одежные ряды я попала сразу же. Они были представлены широким длинным проходом, уходящим куда-то, где мне видно не было. Проблема выяснилась метра через три: весь товар был одинаковым с точки зрения фасонов (подобное платье сейчас залито кровью, а подобная ночная рубашка пущена на тряпки) и совершенно фантасмагорически разным с точки зрения расцветок.