Шутками пытаясь скрыть свое смущение, мы разошлись…

Горести блокадных будней скрашивала людская дружба. Все кругом стали как-то мягче и внимательнее друг к другу. Каждый старался поделиться чем мог, выполнить просьбу, если представлялась какая-либо возможность. И, что особенно ценно, делалось это искренне, от души, без претензий на какое-либо возмещение или благодарность.

Под Новый год многие детские учреждения и лазареты обращались к ближайшим кораблям, стоявшим на Неве, звонили и к нам, в штаб и политотдел базы, с просьбой достать им елку. Тогда это было проблемой. В садах и парках рубить деревья строго запрещалось, а немногие леса находились в прифронтовой зоне. И все же елки для ребят и госпиталей мы, конечно, доставали. В Театре музыкальной комедии устроен был даже большой детский утренник с Дедом Морозом и концертом для ребят.

Да что говорить о детворе! Елка была у нас в каждой казарме, на каждом боевом корабле. От этой традиции отказаться никто не хотел. Везде происходили новогодние концерты, командиры кораблей поздравляли своих бойцов с Новым годом.

Я встречал 1942 год на елке у бойцов на плавбазе «Банга». Артисты музкомедии дали нам прекрасный концерт. Ровно в 0 часов 1 января все корабли отряда дали мощный залп из всех орудий по фашистским войскам переднего края…

Много грустных, а подчас трагикомических эпизодов, рисующих быт ленинградцев в блокаду, остались в памяти ее свидетелей. Так, однажды ко мне зашла жена моего приятеля, который вместе со своей частью оказался вне Ленинграда. Семья голодала. К великому огорчению, я ничем не мог помочь ей. Женщина устремила взгляд на мой большой старый портфель свиной кожи.

— Вы не можете мне его подарить? — смущенно спросила она.

Я, конечно, отдал портфель, хотя не сразу понял, на что он понадобился жене моего приятеля. А через несколько дней я получил в коробочке небольшой кусочек достаточно съедобного студня. К нему отдельно были приложены никелированные детали портфеля, как бы в доказательство того, что они не стали компонентами блокадного блюда…

Хорошая боевая дружба крепко цементировала всю большую семью балтийских моряков — начальников и подчиненных. Бросалось в глаза внимательное отношение матросов к офицерам. Любое приказание либо просьбу они старались выполнить возможно лучше и быстрее.

Со всех концов Большой земли в осажденный Ленинград шли полные любви и восхищения письма, телеграммы, приветствия. Были приняты все меры, чтобы увеличить завоз продовольствия через Ладожское озеро и по воздуху. Вся страна посылала нам посылки и продовольственные подарки. Жители Приморского края собрали и отправили из Владивостока в Ленинград целый эшелон — 900 тонн продовольственных и других подарков. Члены делегации побывали у наших летчиков, подводников и артиллеристов, посетили и Кронштадтскую крепость. В День Советской Армии и Военно-Морского Флота — 23 февраля 1942 года — я получил в подарок серебряный портсигар с надписью: «От трудящихся Приморского края героическому защитнику Ленинграда».

Спустя десять лет, будучи уже командующим Тихоокеанским флотом, я за ужином среди друзей вынул этот портсигар, который берег, как самую дорогую реликвию, и предложил соседу папиросу. Было это тоже в День Советской Армии и Военно-Морского Флота. И вдруг мой сосед, председатель Приморского крайисполкома Д. Умняшкин, узнав портсигар, воскликнул:

— Э, да ведь эти портсигары мы закупили на средства трудящихся края! Я же их сам отправлял в Ленинград в сорок первом году…

Мой блокадный портсигар стал «героем» вечера, а мне пришлось еще раз вспомнить былое и горячо поблагодарить приморцев за их братскую заботу в те незабываемые дни.

— Лыжня! Обнаружена лыжня!.. — с этими словами почти вбежал в мой кабинет начальник штаба контр-адмирал В. А. Петровский.

— В чем дело? Какая лыжня? Где? — удивился я.

— Вот смотрите, — встревоженно продолжал контр-адмирал, раскрыв передо мной рабочую карту. — Сегодня днем наш первый лыжный дозор, дойдя до Каменной банки, пошел к Морскому каналу и обнаружил вот здесь две свежие лыжни, уходящие прямо на Петергоф. Совершенно очевидно, что разведчики противника подходили к каналу…

Было над чем призадуматься.

Всего неделю назад, 13 ноября, затянуло льдом Невскую губу. Снега на ней почти не было, лишь слегка припорошило, а фашисты уже на лыжах…

С замерзанием залива образовался новый фронт — ледовый. Протяженность его — не менее 50 километров. Его оборона, конечно, требовала специальных сил и средств. Уже на второй день после того, как стали Нева и залив, Военный совет Ленфронта принял решение о создании особой организации — внутренней обороны города (ВОГ). В нее вошли отряды городской милиции, пожарные команды, стрелковые рабочие бригады, а также части Ленинградской военно-морской базы, всего до 37 тысяч бойцов. Город был разбит на шесть секторов обороны. Вся ледовая полоса, примыкавшая непосредственно к городу, входила в седьмой сектор. За его оборону отвечали войска внутренней обороны города, в том числе корабли и части военно-морской базы. Важнейшей задачей базы была оборона фарватера Морского канала от Ленинграда до Петергофа.

Силами, выделенными для внутренней и ледовой обороны города, командовал начальник гарнизона генерал-лейтенант Г. А. Степанов — опытный пограничник и прекрасный организатор. Я был назначен его заместителем по морской части.

— Здесь уж командуйте вы, адмирал, хоть море и замерзло, но все же это не земля… — шутил генерал, когда мы составляли с ним план зимней внутренней обороны Ленинграда.

И действительно, ледовый фронт имел свои особенности. Зима лютовала с первых же дней. На льду нельзя было держать войска, нельзя было строить для них землянки или окопы. Поэтому особое значение получила своевременная ледовая разведка подходов к городу со стороны моря, через лед. Дозоры на льду мы высылали не более как на три километра от города, а Морской канал обязаны были охранять до Петергофа. Это превышало 9-10 километров.

Объезжая части, выделенные для действий на льду, мы часто поминали недобрым словом и наш Осоавиахим и физкультурные организации страны. Как мало внимания уделяли они до войны массовой лыжной подготовке молодежи! Не чемпионы нам были нужны, а просто лыжники, способные твердо и уверенно ходить по снегу.

Таких было мало среди наших бойцов. Все наспех сформированные нами лыжные батальоны были поначалу просто учебными подразделениями. А противник уже вовсю ходил по льду на лыжах…

Флагманский руководитель физкультуры частей базы майор Фролов днем и ночью тренировал лыжников. Снегу на льду было мало, залив, лишь местами припорошенный снежком, выглядел зеркалом. Сильные шквалы буквально сдували наших лыжников. Мы отбирали бойцов, уже мало-мальски овладевших лыжами, и формировали из них отделения. Выискивали лыжников по всем другим частям флота.

— Небось в футбол играть, так десятки команд нашлось бы, а вот с лыжами плохо, — сокрушался майор Фролов.

Претензия справедливая! Советский юноша, защитник нашей Родины, должен еще до призыва в армию уметь стрелять, плавать и ходить на лыжах.

Весть о том, что на заливе обнаружена вражеская лыжня, немедленно облетела все командные инстанции. Каждый штаб интересовался подробностями со своей точки зрения. Так, штаб 21-й стрелковой дивизии, оборонявшей пространство между дамбой Морского канала и берегом, интересовался, точно ли определено направление лыжни, не было ли еще одного следа в направлении с запада на восток?

Ряд других, тоже очень важных вопросов поставил штаб флота. Наша связь с ним теперь была значительно упрощена. По решению Военного совета фронта он передислоцировался в Ленинград и занял помещения штаба Ленинградской военно-морской базы. Мы же перебрались в правое крыло Адмиралтейства, выходившее и на Неву, и на Дворцовый проезд. За несколько дней мы успели оборудовать себе в подвале небольшой командный пункт и, самое главное, обеспечить связь со всеми частями базы, с Кронштадтом и со штабами флота и фронта. Это была, конечно, большая заслуга связистов Шварцберга, Утробина и всех их подчиненных. Сделать это за четыре-пять дней было не так просто.