Я убираю телефон от уха и смотрю на экран. Номер не определился, но цифры знакомые. Сон слетает меня в ту же секунду, когда я понимаю, что сама вчера несколько раз набирала его. Как к Эду Ширану попал мой номер?! Я оборачиваюсь на мирно спящую Соню. Вылитый ангел: улыбается во сне, подложив под щеку ладошку. Убила бы.

— Ало, вы еще тут? — вопрошает трубка.

— Да… да, я тут, — спешно отвечаю я. — Извините, что вы сказали до этого?

— Тут еще есть записка. «У вас были бы абсолютно рыжие дети», — Эд смеется в трубку. Я невольно вспоминаю его улыбку и добрый, почти ласковый взгляд, и у меня по спине пробегают мурашки. — Я бы хотел познакомиться с матерью моих будущих детей.

Я едва сдерживаюсь от болезненного стона. Вот же Соня! Это же надо до такого додуматься! Ну проснешься ты у меня. Устрою я тебе «абсолютно рыжих детей»!

— Мы уже знакомы, — ляпаю я первое, что приходит на ум. — Ты вчера вернул мой пропуск в Университет.

— Полина?! — нотки удивления звучат в его голосе, поднявшемся на пару октав.

— Да, — подтверждаю я. — Моя подруга подшутила вчера над тобой, вероятно, подсунув мой номер. Я об этом узнала только что от тебя, хотя она спит на расстоянии вытянутой руки от меня. Правда, Эд, я даже не подозревала…

Сама не понимаю, за что я оправдываюсь и почему вообще это делаю, и с облегчением вздыхаю, когда парень меня обрывает:

— Ты уже завтракала?

— Нет еще.

— Я буду у твоего дома минут через тридцать. Успеешь собраться? — ехидно спрашивает он. Я угукаю, нащупывая ногой тапочек. — Отлично. Не опаздывай.

— Врежусь в тебя ровно через полчаса.

Он еще раз коротко смеется и кладет в трубку.

========== Глава третья ==========

Пункт пятый:

У неё проблемы с давлением и

количеством потребляемого кофе.

Если сможешь сократить кофейную дозу,

станешь героем.

Я тихо выскальзываю из квартиры, заметив на полке для обуви тетины ботинки. В коем-то веке ночует дома, а не у бой-френда. Аня старше меня всего на восемь лет и запрещает называть себя тетей. «Я еще слишком молода, чтобы быть кому-то тетей!» — заявила она. Помню, как прошлым летом она потащила меня на пикник вместе со Стивом, её бой-френдом. И когда тот спросил, кем мы друг другу приходимся, Аня кокетливо захихикала и сказала, что мы кузины.

Ещё только девять утра, суббота. Я удивлена, что Эд после концерта выбрался из постели так рано. Я помню своё последнее выступление на сцене — полчаса, а потом я ещё сутки приходила в себя. Я всегда так ужасно нервничаю, когда нужно ораторствовать, что коленки трясутся.

Он уже ждет меня перед подъездом. Все та же синяя куртка, выцветшие джинсы и ярко-зеленые кеды. Эдвард стоит, закрыв глаза, и улыбается уголками губ. Он внимательно вслушивается в окружающий его мир, разбирая симфонию шума на составляющие.

— Здравствуй, Полли, — его улыбка становится шире, а золотистые ресницы вздрагивают. — Твои каблучки слышно ещё с лестницы.

— Ты можешь постоять так ещё минутку? — прошу я, чувствуя, как горят щеки.

— Зачем? — парень бросает на меня веселый взгляд из-под ресниц.

— Освещение хорошее, — я уже достала телефон и включила камеру. Эд покорно прикрывает глаза, все ещё улыбаясь. Лучи солнца, отражающиеся и преломляющиеся в окнах, играют в его волосах, вызолачивая их. Поза мягкая, расслабленная — руки в карманах куртки, плечи опущенные. Он — яркое пятно на фоне серой улицы, укутанной в розовую утреннюю дымку. Он — само солнце, и я чувствую его свет и тепло под кожей, даже не прикасаясь к нему.

— Я могу двигаться? — спустя пару минут вопрошает Эд. — Нос чешется.

— Да, конечно, — я уже листаю получившиеся снимки. Даже без обработки они вышли чудесными, но если чуть подретушировать фон и цветовую экспозицию… А потом по снимку написать акварель. Внезапно появившееся вдохновение окрыляет меня и я жалею, что не захватила с собой скетчбук и карандаш с клячкой. Но потом мне становится неловко при мысли, что я могла бы заставить Эдварда позировать мне для зарисовок.

— Перешлешь мне потом фотографии? — я не заметила, как он подошел и теперь заглядывает сверху на экран телефона. — Вот эта очень хорошая. Выглядит как обложка диска с балладами.

— Это ты еще не видел акварельный вариант, — говорю я и прикусываю язык. И с чего я взяла, что эта работа получится одной из лучших?

— Ты меня нарисуешь? — в голосе слышатся восторженные нотки.

Я неуверенно поднимаю на него глаза. Наши лица всего в нескольких сантиметрах друг от друга — настолько близко, что я могу разглядеть рисунок радужек его глаз. Ненастно-голубые, в них можно утонуть, как в растревоженном океане. Смаргиваю наваждение и киваю. Конечно, нарисую, Эд. И не раз.

— Я буду ждать, — серьезно сообщает мне он и снова улыбается. — Пойдем завтракать? Я жутко голодный.

— А куда? — интересуюсь я, смахивая челку с глаз.

— Неподалеку есть хорошее местечко, где готовят чудесные блинчики с вареньем. Завтракаю там уже неделю, — Эд протягивает мне руку ладонью кверху. И в этот момент моя стена смущения с грохотом рушится и я начинаю дышать свободнее.

— А говорил, что ходишь этим маршрутом из-за меня, — я хитро щурюсь, делая вид, что раздумываю — давать ему руку или нет?

— Совмещаю приятное с полезным.

— Ну раз так, то веди меня в это хорошее местечко, — я вкладываю свою ладонь в его руку. Он бережно сжимает мои пальцы, вдруг мне самой кажущиеся очень маленькими и тонкими.

Мы знакомы от силы полчаса, а я уже позволила ему держать себя за руку, увлекая вперёд по улицам просыпающегося Нью-Йорка. Мы болтаем о всякой ерунде; Эд расспрашивает меня о рисовании. Я говорю и говорю, рассказывая ему о художественной школе и о том, как чуть не пошла учиться на архитектора. Будто это действительно важно: акварель и карандаши, моя нелюбовь к натюрмортам и попытки заработать на своём творчестве. У меня будто грудь нараспашку, а стук сердца разносится по всему Бруклину.

— Неужели тебе это интересно? — не знаю, зачем задаю этот вопрос. Бровь сама ползет вверх, отражая скептицизм на моём лице.

Эд, идущий последние несколько метром задом наперед, чтобы смотреть мне в лицо, хмурится, став серьёзным. Между его бровей пролегает вертикальная складочка.

— Когда человек говорит о чем-то с таким блеском в глазах, это не может быть не интересно, — философски замечает он, крепче сжимая мою ладонь, и улыбается той самой понимающей улыбкой, какой наградил в прошлый раз меня, заикающуюся идиотку, врезавшуюся в него. — И ты интересно рассказываешь.

Я снова краснею и смеюсь, когда Эд чуть не врезается в куда-то спешащего человека. Все же ходить спиной вперёд по оживленной улице — не безопасно. Но парень лишь быстро извиняется и мы проказливо хихикаем.

— Почему Нью-Йорк? — я опускаю взгляд, смотря на носы своих «убойных», по словам Себастьяна, чёрных ботинок.

— Воля случая. И в большом городе проще затеряться, — отвечает мне Эдвард.

Он посвящает меня в историю о том, как тут оказался. Они с другом выписали несколько крупных городов и присвоили каждому грань игральной кости. Нью-Йорк — четыре. А дальше дело было за малым — купить билет, найти небольшую съёмную квартиру и морально готовиться к предстоящему туру. Вчерашний концерт — спонтанный: знакомый, владелец небольшого клуба, попросил выступить. И Эд, опять совмещая приятное с полезным, согласился.

— Для меня остаётся загадкой, как твоя подруга умудрилась положить записку в мой капюшон.

— Я обязательно это выясню. И я удивлена не меньше тебя, ибо она та ещё социофобка и подойти к незнакомому человеку для неё подобно смертной казни. Возможно, она осмелела, рассчитывая на то, что ты вряд ли позвонишь.

— После такой соблазнительной записки не позвонить — преступление. Рыжие дети — это довольно заманчиво.

Он ухмыляется, а я — о чем мне сообщает моё отражение в одной из витрин — краснее клюквы. Хмыкнув, я машинально поправляю собранные в хвост волосы.