И в тот день они действительно были бессмертны.

***

Город праздновал приход весны — перезвоном капели, сиянием беспокойного солнца, чириканьем отогревшихся воробьев; старые дома подобрели и улыбались людям сырыми улыбками, изредка кидаясь сосульками, — ничего такого, просто озорство; белизна ушла с улиц, уступив место коричнево-черному раздолью, лужи надувались друг перед другом, прикидываясь морями, в то время как настоящее море наблюдало за этой кутерьмой с величественным снисхождением.

Хотя март уже вступил в свои права, ветер на набережной дул по-прежнему промозглый. Он беспощадно разметал, растрепал волосы девушки, медленно идущей навстречу морю. Впрочем, она и без того выглядела неопрятно. Редкие прохожие оборачивались и смотрели ей вслед: казалось, что девушка ступала по воздуху.

Когда первая ледяная волна лизнула ее ногу в стоптанном башмаке, девушка засмеялась.

— Твои осколки во мне тают! — крикнула она в пустоту. — Так больно! Я пришла раскаяться!

Море молчало, затаившись: ждало, что она еще скажет.

— Я хотела исцелиться, — тихо обратилась девушка к пене, стремительно тающей на башмаке. — Убежать от новой себя! От тебя! Прости меня за это! Я верила, что любовь — это лекарство от призраков. Но любовь — лишь обезболивающее.

Она сделала шаг вперед, навстречу соленой бездне, и разом провалилась по пояс. Зачерпнула полную горсть прозрачной воды — прозрачной, как ее рука.

— Единственное лекарство от призраков — смерть, — выдохнула она. — Теперь я знаю. Прости, что усомнилась.

И море простило, обняло и убаюкало ее, позволив сделать еще один шаг.

Чуть позже появился запыхавшийся молодой человек: он долго метался по набережной, звал какую-то Грейс, приставал к людям с расспросами, а потом всю ночь бессмысленно мерз на холодных камнях, но даже наедине море не сжалилось над ним и не выдало ему свой секрет.

Однажды и он станет призраком — и вот тогда они поговорят.