Метель не утихала два дня, обратившись на третий в тихий снег, и над парализованным городом взошло белоснежное солнце — на белоснежных небесах. Хрусталь прозрачными пиками щерился с крыш, земля обратилась в единое девственное покрывало, нетронутая ледяная красота била в глаза сиянием, слишком чистым для этого мира. Пришла Неделя Белого Солнца — время на границе между зимой и весной, когда солнце и луна менялись светом, когда случалось необъяснимое, а мечты получали шанс стать действительностью.

Дом, где снимала комнату скромная студентка Грейс, замело по самые окна первого этажа. Время от времени дорожка до ворот старательно расчищалась, и от этого сугробы вокруг становились только выше. При желании Грейс могла бы прорыть в одном пещеру и поселиться в ней. Укрыться чистотой и отогреться холодом — чем не идея?

Когда на третий день Грейс рано утром вышла на улицу — под свет восходящего белоснежного солнца, — на полузанесенной дорожке обнаружилась цепочка следов, ныряющих в сугроб. Словно кто-то действительно решил воплотить ту идею в жизнь.

— Надо же, — удивилась вслух Грейс. — Снежный призрак! Смешался со снегом и спрятался в сугробе…

Она была уверена, что никто не услышал ее слов, но, обернувшись, густо покраснела: она ошиблась. Совсем рядом, прислонившись к дверному косяку, начинал утро с сигареты растрепанный молодой человек, с виду ее ровесник. Распахнутое старое пальто, тяжело висевшее на острых плечах, делало его похожим на ребенка, влезшего в одежду отца и изо всех сил прикидывающегося взрослым, и в любой другой ситуации Грейс не сумела бы сдержать улыбку; но только не в тот момент, когда ее застали за сочинением сказок.

В рыбацкой деревне, где Грейс провела все детство, поговаривали, что мать ее была колдуньей-Сказочницей: истории, сплетенные охочей до выдумок женщиной, самым причудливым образом находили лазейки в реальность и в скором времени воплощались в жизнь, — пусть не буквально, но в узнаваемом обличии. Сложенная на ходу повесть о волшебной серебристой рыбе, несущей поймавшему ее несметные богатства, через день обернулась рыбой-альбиносом в сетях, а вслед за ней — невиданным уловом; рассказ о неудачном сватовстве лягушки к бабочке обернулся разрывом помолвки между первой деревенской красавицей и старым торгашом, у которого, по слухам, водились денежки; а между тем мать Грейс всего-то развлекала дочку и соседскую ребятню. Сама выдумщица смеялась и списывала происходящее на интуицию, наблюдения, совпадения; но слава есть слава, так просто от нее не избавишься, особенно от дурной. Далеко не все истории, даже добрые и веселые, приветствовались в жизни. И однажды Сказочница тоже поверила, что ее слова важны, значительны, судьбоносны; и в тот же день она решила держать фантазию в узде, даже разговаривать стала меньше. С тех пор маленькая Грейс слышала от матери куда больше нравоучений, чем ласковых слов и веселых шуток.

«Дочь Сказочницы!» — слышались шепотки за ее спиной. Деревенские дети начали остерегаться ее и разбегались всякий раз, когда она хотела присоединиться к игре. Со временем Грейс оставила всякие попытки с кем-нибудь подружиться и отвечала покорностью на неприязнь. Славная девочка с теплыми карими глазами и рыжинкой, запутавшейся в густых каштановых волосах, выросла неопрятной и молчаливой, погруженной в учебу и в себя. Она сутулилась, небрежно одевалась, собирала волосы в неаккуратный пучок, ничем не интересовалась и жила так тихо, что даже среди скромниц выглядела забитой.

Но внутри Грейс не знала серости. Внутри нее жил целый мир, да не один, а сотни, тысячи миров, наслоения красок, ошеломляющий свет. Дочь Сказочницы выросла матери под стать: собственные сказки рвались из нее наружу, плясали на языке, поворачивались то одним, то другим боком, прежде чем вырваться на волю и вдохнуть губительный воздух единственно верной реальности. В отличие от матери, Грейс не боялась проговаривать свои истории вслух: она прочитала достаточно книг, чтобы ясно знать — никакой опасности эти невинные забавы не представляют, а над суевериями остается только снисходительно посмеиваться. Но — опять же, в отличие от матери, — Грейс стеснялась своих историй.

А тут какой-то заспанный незнакомый парень едва не услышал начало ее сказки!

Грейс обратилась в камень, столб, слилась с окружающей обстановкой. Ах, если бы все-таки текла в ее жилах волшебная кровь Сказочницы, она бы прямо сейчас сложила сказку о девушке-невидимке — и смылась бы куда подальше!

— Смешался со снегом и спрятался в сугробе? — меж тем переспросил ее враг с хищной улыбкой, не оставляющей сомнений в том, что он все слышал. — И, верно, будет ждать до весны? Только чего?

Грейс молчала, решив, что отвечать не стоит. Если он ее дразнит — бесполезно: ее так просто не разозлить. А если пытается таким образом завязать знакомство, то и здесь его ожидает провал: нет, нет, ни за что, только не при таких обстоятельствах.

— Несчастный у тебя призрак, — продолжил молодой человек, стряхнув пепел на снег. — Будет жить до первой оттепели. Так мало для бессмертия. Сделай его злодеем, что ли, от такой жизни озвереешь.

Он открыто, прямо, без тени насмешки взглянул на Грейс, и его глаза почему-то показались ей ярко-голубыми звездами.

— Я думаю, призрак пришел из-за моря, — заявила она, осмелев и оттаяв. — И с приходом весны вернется в море. Не умрет. Пришел… чтобы найти себе вместилище. Вселится в человека и будет спать в нем до весны, а потом…

— Ну и фантазия! — Незнакомец зябко передернул плечами и рассмеялся. — Ладно, прости, если помешал. Ты моя соседка, верно? Меня зовут Джон. Я тут ненадолго остановился, через недельку уеду, но все-таки не познакомиться с соседкой-ровесницей даже как-то странно.

— Не знаю. Наверное. А я Грейс. Студентка.

— Что ж, удачного дня тебе и твоему призраку, Грейс! — Джон улыбнулся ей, затушил окурок и вернулся в помещение, оставив Грейс в смущении, волнении и растерянности.

Она взглянула еще раз на следы и на сугроб, силясь вернуть начатую сказку на место, но белизна уже расплылась, распалась и утратила всякий смысл.

***

«Дорогой дневник!

Я себя очень странно чувствую. Как будто всю кровь из меня выкачали и заменили новой, горячей, а в голову напихали облаков. Со мной такое в первый раз.

И что мне делать теперь? Подойти к нему и сказать: «Привет, ты уже забыл меня, идиотку, разговаривающую со снегом, но я тебя не забыла, я почему-то думала о тебе весь день, наверное, ты мне понравился…» О-ох! Невозможно. Ну вот, дневник, я даже тебе это изобразить не могу, а как быть с ним? Я теперь боюсь и вместе с тем страшно хочу увидеть его еще раз. Вот как так можно?

И еще кое-что не дает мне покоя: снежный призрак. Ведь правда, симпатичная сказка! Одинокий снежный призрак, который приходит на третий день метели и спит в объятиях снега, сливаясь с ним, пока не найдет себе вместилище… просто интересно, какой толк ему топить людей по весне, погорячилась я с этой историей, наверное?»

Грейс обмакнула перо в чернильницу и задумалась. За окном светила Желтая Луна, пришедшая на смену Белому Солнцу. В такие дни всякий был готов поверить в чудеса, поэтому размышления о привидениях приобретали жутковатый налет не-такой-уж-и-невозможности. «Дочь Сказочницы!» — всплыло в голове размытое воспоминание и упорхнуло неуместным зимой мотыльком под гибельный свет керосиновой лампы.

«Моя мать — совершенно точно не Сказочница, — подумала Грейс, проследив за прощальным полетом воспоминания. — И я не Сказочница: проверено тысячу раз. Но как бы мне хотелось сейчас быть ею! Придумать что-нибудь эдакое, чтобы перестать трястись и познакомиться с Джоном поближе! Но как-то ведь другим девушкам удается обходиться без волшебства. Но я-то — не другие девушки!»

Она побарабанила пальцами по столу, глядя в окно. Одна из семи ночей Желтой Луны, когда желаемое может стать действительным. Если сейчас попросить Луну — возможно, далекое светило услышит и прислушается?