— Ты тоже ничего.
— И как нас так угораздило… Ты ведь даже не отсюда. Я хочу сказать — не из того мира, что взят за основу здесь, — задумчиво произнес Джон, помолчал и добавил с неестественным воодушевлением: — А зажги звезду?
— Что-что? Это какой-то жаргон из твоего мира?
— Ну, как я достал сигареты, только звезда. Скажи себе, что она сейчас зажжется на столе вместо свечки, например.
— Я так спалю тут все…
Сид возразил просто для порядку: на деле ему самому было интересно, что из этого получится и получится ли. Закрыв глаза, он попытался сосредоточиться, унять дрожь — даже в теплом одеяле его знобило — и представил стеклянный шар. Гладкий и прозрачный. Потом подбросил туда горсть сияющих крупинок, заставил их кружиться, гаснуть, падать — и возрождаться, и подниматься вновь.
— Это прекрасно, — с детским восхищением в голосе выдохнул Джон, и, очнувшись, Сид с удивлением обнаружил, что его фантазия воплотилась в жизнь: на столе стоял, вбирая скудный осенний свет, тот самый шар, полный крошек-звезд.
— Дарю в честь знакомства, — улыбка у Сида вышла грустной. — Можешь забрать и смотреть, пока не проснешься дома.
Почему-то он сразу усомнился в собственных словах. Если этот парень считал, что живет в пустом городе, и не помнил, что делал пять минут назад, найдет ли он дорогу домой? Настолько нестабильная личность? Должно быть, он слишком долго пробыл призраком. Или, напротив, освободился от земной оболочки и стал цельным, настоящим, отринувшим все лишнее?
— У меня такое чувство, что я не проснусь, — сказал Джон ровным тоном и потянулся за подарком. Пачка сигарет выпала у него из рукава и растворилась, едва коснувшись пола. — Потому что я и не засыпал.
— Хочешь сказать, ты уже умер?
— Не совсем. Думаю, я призрак другого толка. Я создан твоим воображением. Часть сто первой вариации на тему твоего рая. А мы настоящие — и я, и твой рай, — недостижимо далеко, и тебе нас не достать.
— Намекаешь на то, что где-то вы существуете, но мне туда не добраться? — Сида разозлило спокойное и уверенное «не достать».
— Именно. Смирись, — взгляд у Джона стал стеклянным, почему-то он все больше походил на заводную игрушку, что машинально открывала и закрывала рот. — Ты можешь сколько угодно малевать мертвые звезды на искусственных небесах, но к истинным звездам тебя это не приблизит. Можешь вообразить себе самую прекрасную девушку на свете, но она не оживет и не станет твоей. Так с какой стати рай должен достаться тебе только из-за того, что ты его выдумал? Не бывать этому.
— Да что ты несешь!
— Не я. Не забывай, что я — твое создание, а значит, мои мысли — твои.
— Ну и зачем, к примеру, мне избивать себя!
— Потому что ты ненавидишь себя.
Джон поднялся с места и легко уронил шар на пол. Осколки звезд брызнули в разные стороны, некоторые полетели в Сида, но растаяли на полпути. Одна крошечная песчинка осталась у Джона на рукаве, подрагивая неверным светом. Он равнодушно снял ее, положил на ладонь, дунул — и она вспыхнула, разгорелась, раздулась, стала ярче в тысячу крат.
— Я для тебя — недостижимое совершенство, — заключил он, и в словах его не проскользнуло ничего живого. — Я — идеал, к которому ты напрасно стремишься. Кем ты хотел бы быть. И я ненавижу тебя. Твои слабости. Твою глупость и изнеженность. Пустую и никчемную жизнь. Когда я вижу, как ты жалеешь себя и ластишься к другим, мне хочется избить тебя до полусмерти.
Сид слушал и понимал, что не узнает ничего нового. Все эти слова действительно были созвучны его мыслям, а Джон, неестественно спокойный, зыбкий и выцветающий, вместе с тем словно возвышался в его глазах.
— А вокруг тебя, взгляни-ка, — Джон взмахнул рукой, все еще хранившей звезду, и комната растаяла в ее слепящем свете, а на едва начавшие сохнуть волосы Сида хлынул дождь, — взгляни, это твой рай, где ты хочешь провести целую вечность! Узнаешь его? Узнаешь свою клетку? Рай, откуда не выбраться! Несбыточная мечта! Она ранит тебя, но ты не можешь забыть и отпустить ее. Она останется с тобой до самой смерти, будет манить до последнего, такая злая!
— Но разве хоть какая-нибудь мечта не лучше, чем совсем без нее?
— Предпочитаешь мир фантазий настоящему? Да ты просто жалкий эскапист.
— Моя же фантазия меня презирает. С ума сойти, — Сид рассмеялся. — Ты точно идиот. Минуту назад компанейским парнем называл, а тут надумал мораль читать, да еще с таким видом, будто в кино снимаешься.
Одеяло превратилось в ледяной кокон, волосы — в липкий шлем, а ведь он только-только успел немного просохнуть. Сон начал казаться нескончаемо длинным, и Сид невольно задался вопросом, выдержит ли он так целую вечность. Мерзнуть, мокнуть, переругиваться со странным соседом — ну и перспектива!
Но это лучше, чем из последних сил поддерживать дома иллюзию жизни в своей пустой оболочке. Разумеется, там нашлась бы компания поприятней, чем этот призрак с короткой памятью и перепадами настроения. Да и погода там внушала больший оптимизм; но жизнь под дождем, вероятно, лучше смерти под ласковым солнцем? А зыбкий сосед по раю — надежнее и реальнее людей, которых завтра не будет рядом?
— Я все-таки не думаю, что ты — моя фантазия, — произнес Сид мягко, обращаясь к нему. — Я ведь не знал, как тебя зовут. И что ты болеешь — там, у себя. А еще ты научил меня зажигать здесь звезды. Спасибо. Я привык думать, что сон не зависит от моих желаний, но теперь точно знаю, что это не так.
Джон встрепенулся и странно посмотрел на него: с волнением и надеждой. Будто от слов Сида зависела его жизнь.
— Я думаю, все то настоящее, что мы считаем настоящим, — продолжил тот. — И наоборот, все то сон, что мы считаем сном. Ты — здесь — настоящий. Я — дома — нет. Привет. Рад знакомству, а меня зовут Сидней, можно просто Сид.
Он протянул руку, задавшись вопросом, поймет ли этот жест чужак, но Джон сразу пожал ее. И засмеялся:
— Ты хотя бы примерно представляешь, как глупо ты сейчас выглядишь? Мокрый тип в одеяле, с фонарем под глазом, изрекает философские истины! Кстати, что значит фраза «в кино снимаешься»? Это какой-то жаргон из твоего мира?
Впервые с того времени, как был создан шар со звездами, его слова прозвучали просто, естественно, по-человечески, перестав быть зеркальным отражением мыслей Сида, приправленных полубезумными нравоучениями; и тогда тот понял, что в этой вариации на тему рая — а может, и в любой другой — Джон жив и самостоятелен, пока в него верят.
***
— Чего тут по-настоящему не хватает, так это девчонок, — изрек Сид с тоской и налил себе еще рюмку.
Джон не то икнул, не то хихикнул в ответ. Его уже порядком развезло, в то время как его собутыльник всего лишь чувствовал невероятную ясность мысли.
Они обнаружили кабак, где, разумеется, никто никогда не продавал спиртное, и теперь «дегустировали» напиток за напитком, воспоминания о которых Сид торопливо извлекал из головы, успевая воссоздать в изначально пустой бутылке и запах, и цвет, и вкус.
— Вот чего ты не девчонка? — Он разочарованно ткнул Джона локтем в бок.
— Не думаю, что у призрака с девушкой что-то получилось бы, — пробормотал тот и уронил голову на руки. — Представь: ты хочешь ее поцеловать, но твоя дурацкая харя проходит сквозь нее. Из нас двоих, кстати, ты больше похож на девчонку. Куда такие длинные лохмы отрастил? У вас в мире все так ходят?
— Это часть образа, — пояснил Сид. — Дома я — пианист, я должен казаться утонченным и всякое такое.
— Бабой должен казаться? Нежные пальчики? Фу, — вынес вердикт Джон. — Сыграй что-нибудь?
— Иди к черту, а?
— Странно, я вот не помню, кем я был и кто я есть. Впрочем, какая разница.
Сид взглянул на него с жалостью и задался вопросом, что будет чувствовать сам, если — когда? — перестанет осознавать себя. Он не считал свою жизнь и личность чем-то значительным и стоящим воспоминаний, но перспектива потеряться в раю почему-то испугала его. Пусть даже ты пуст внутри, выходит, бывает пустота страшнее, полнее? Абсолютная? Может ли быть счастливой — даже в идеальном месте! — бесплотная сущность, теряющая остатки себя секунду за секундой? Скорее всего, в итоге она просто сольется с окружающим пейзажем, став не более чем одной из миллионов ничтожных клеток, вместе составляющих портрет совершенства. И это — счастье? Раз так, не лучше ли остаться несчастным?
