— Однако я обеспокоен. Моя племянница романтик в душе. Тут она пошла в мать, — продолжил он.

Уильям думает: как хорошо, что ему всегда отлично удавалось скрывать свои эмоции, имея дело с говнюками. Ему ненавистно то, как этот человек говорит о Виктории, так, будто доброе сердце и свобода выбора — это плохо.

— А она знает о вашей супруге, инспектор Мельбурн? — спросил мужчина в машине.

Да уж, порой реальность как оскалится да как вцепится прямо в задницу.

— Полагаю, мне нет необходимости напоминать вам о том, как важно соблюдать правила, инспектор, и я был бы вам благодарен, если бы вы не оскорбляли мои умственные способности, отрицая…

— Мне прекрасно известны правила, сэр, — ответил он, — но я не уверен, что Виктория оценила бы ваше вмешательство в ее жизнь.

Мужчина улыбнулся. Прошло уже несколько дней, а Уильям всё думает, что с такой же улыбкой этот человек, наверное, посылает людей на страшную смерть во имя всеобщего блага.

— Да, пожалуй, не оценила бы. Но вы не ответили на мой вопрос: Виктории известно о вашей жене? Она знает о вашей семье?

— Что ж вы ей не расскажете? — Уильям едва сдерживается, чтобы не выплюнуть эти слова.

— О, я предлагал, и не раз, но она весьма упорно отвергала мое предложение. — А вот эта улыбка уже настоящая. Он, конечно, говнюк, но Уильям ясно видел, что племянницу он искренне любит и гордится ею.

— Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы она никак не пострадала, инспектор.

— Она способна сама позаботиться о себе, — ответил Уильям.

По правде говоря, вопреки тому, что он сказал там, в этой машине, Уильям всем сердцем разделяет чувства ее дяди. А еще он знает, что Виктория не дала бы спуску им обоим, если бы узнала об их разговоре.

— Отвечая на ваш первый вопрос, — произносит он наконец. — Нет. Она не знает.

— Справедливо было бы, чтобы она узнала, инспектор.

Никаких угроз. Никаких напоминаний о том, что Уильям старше ее по чину, а значит, отношения между ними под запретом. Дяде Виктории не нужно было ему угрожать.

Но он прав: Виктория заслуживает знать правду. Однако для разговора о семье Уильяму нужны силы, которых у него не осталось. Вот он и держит дистанцию, и Виктория, хоть и не испытывает по этому поводу радости, не дергает его.

Они идут к его машине нога в ногу. Она по-прежнему держится ближе, чем приемлемо, а с другой стороны, у каждого из них не существовало личного пространства для другого задолго до того поцелуя. Если верить Эмме, это среди прочего послужило толчком к потоку слухов о них.

— Куда мы едем? — спрашивает она — они уже сидят в машине.

— В квартиру миссис Тейлор. Хочу осмотреть место преступления.

Виктория не напоминает, что она это уже делала — и Уильям искренне надеется, что она не воспринимает его порыв как знак недоверия. Потому что доверяет он ей всецело.

Но ему нужно увидеть место преступления, увидеть эту квартиру собственными глазами.

— Кстати, Виктория, как думаешь, можем мы обойти обычную волокиту и получить доступ к записям с камер наблюдения, если ты поговоришь с дядей?

Они ждут записи с камер уже несколько дней, и Уильям знает, что эта тварь скоро прикончит еще кого-нибудь: убийца повышает ставки. Уильям не желает ждать, пока тот допустит ошибку.

Виктория смотрит на него, и в ее взгляде он видит изумление — она как будто задумывается на секунду, она не может не понимать, что им нужно видеть эти видеозаписи, что нельзя терять время из-за бюрократии. Она вздыхает:

— Я позвоню ему.

Она отнюдь не выглядит довольной, но голос ее звучит легко:

— У нас с ним непростые отношения.

— Даже и не представляю, с чего бы, — говорит Уильям.

Они обмениваются взглядами — она улыбается. Да, им нужно раскрыть эти убийства, да, на фоне маячат его прошлое и ее семья, но в этот миг Уильяму кажется, что вдвоем они могут всё, что они могут быть, кем захотят.

***

Он видел фотографии места преступления, он читал отчеты Виктории и Эммы, но ему нужно еще раз увидеть эту гостиную, осмотреть квартиру собственными глазами.

Виктория выглядит обеспокоенной. Он прекрасно помнит ее реакцию, когда Эмма предложила, чтобы он поговорил со свидетелями. Она подозревает, что с ним что-то произошло, но не знает, что именно, и уважает его право на личные тайны.

Он не силен составлять психологические портреты преступников, он не гений — просто полицейский, который большую часть своей взрослой жизни проработал в Скотланд-Ярде, раскрывая преступления.

Квартиру еще не прибрали: муж миссис Тейлор, который был в отъезде в Берлине, когда убили его жену и сына, живет сейчас у матери и не видел место преступления — если он так и не решится это сделать, Уильям его вполне поймет. Бедняге уже пришлось опознавать тела, а этого более чем достаточно.

Виктория стоит рядом, осматривая комнату, не говоря, как всегда, ни слова — однако ее тревога за него ощутима почти физически.

— Зачем ему нужна была эта постановка? Почему он отклонился от прежней схемы? — размышляет он вслух.

Миссис Тейлор и ее мальчика убили в гостиной, но схватили каждого в их спальнях. Их почему-то приволокли в гостиную и убили уже там. Уильям не имеет понятия почему, поступок убийцы не имеет смысла.

— Миссис Тейлор не похожа на других жертв, — тихо говорит Виктория. — Она была матерью, риск не большой. — Подумав, она добавила: — Что до постановки… возможно, убийца знает ее мужа?

Они уже обсуждали это. Нет, муж миссис Тейлор пианист, и инстинкт подсказывает Уильяму, что муж не имеет к убийце никакого отношения. Тем не менее, Виктория может быть права, возможно, это место преступления отличается от прочих, потому что в этом двойном убийстве явно прослеживается какой-то личный элемент.

Он подходит ближе к дивану и моргает.

Он понимает, что если не расскажет ей прямо сейчас, пока воспоминания прямо на поверхности, он не отважится никогда.

— Я обнаружил их в гостиной — поэтому Эмма и весь гребаный Скотланд-Ярд не хотели, чтобы я видел место преступления, — говорит Уильям. — Вот только Огастас, мой сын, лежал на диване, а Каро на полу. — Он моргает опять. Как живо стоит перед глазами у него эта картина, не размытая, не стертая временем. Он слышит собственный шепот: — Она держала его за руку. Он любил, чтобы кто-то из нас держал его за руку.

Он оборачивается и смотрит на Викторию: они здесь вдвоем, никто их не слышит и не видит, ни коллеги, ни ее семья. Быть может, это хреновый момент для откровений, но слова сами срываются с его губ, а это место уже осквернено ужасными смертями, хуже не сделаешь.

Виктория неподвижна. Она открывает рот, но ничего не говорит, не задает вопросов, и он ей за это благодарен.

— Это я виноват, знаешь? — говорит он. — Забыл мобильник в пальто — надо было проверить, но она так давно не видела Огастаса, и ей как будто уже стало лучше.

Она не знает — она не понимает. Уильям видит это по ее лицу, читает в ее глазах.

— Уильям… — шепчет она его имя и делает шаг. Он видит, как ее рука безвольно падает, не решаясь дотронуться. Он несказанно благодарен ей за этот жест.

— А ты и правда не слушаешь сплетен, да? — спрашивает он с улыбкой, хотя глаза его жгут слезы, которые — он знает — так и не прольются. Он теперь никогда не плачет.

Виктория отвечает не сразу.

— Все говорят о том, что с тобой стало «после», но я обычно отключаюсь через несколько слов.

— Каро, моя жена, была… — Он по-прежнему не способен подобрать подходящих слов для описания покойной жены. — …она была необычной женщиной. Вольный дух. Быть замужем за мной было нелегко. Меня вечно не бывало дома, а приходя домой, я приносил работу с собой.

Ему столько раз говорили, что он не должен винить себя, но это правда: он не меньше Каро виноват в том, что их отношения пошли наперекосяк. Он ее подвел. Он подвел свою семью.

— Огастас был… проблемным ребенком, но мы справились. На него было радостно смотреть, — шепчет он, и улыбка, которую он чувствует на своем лице, режет его щеки зазубренным ножом. Он помнит, как Огастас играл с его значком, гордо повторяя, что его папа полицейский, его папа герой — помнит, как смотрел в доверчивые глаза сына, дивясь его невинности, и чувствовал, что всё, что он делает, он делает не зря — чувствовал, что он работает, чтобы сделать мир лучше для своего ребенка.