Полк находился на полигоне, а 1ая батарея, которая оставалась на неделю в пункте постоянной дислокации, на следующий день после представления тоже выехала на полигон.
Где и начался у меня процесс становления в новом коллективе.
Бойцы батареи восприняли меня, как командира взвода управления, с безразличием. Даже мои бойцы со взвода, без любопытства и равнодушно восприняли мое выступление перед ними и мои требования к ним. Лишь высокий и внушительного вида дальномерщик рядовой Жежера с презрением сплюнул в строю.
Пришлось сделать вид, что я этого не видел, хотя ну очень чего-то и сразу захотелось зарядить ему кулаком «в дыню».
– Ничего…, – прошептал про себя, – успею ещё до дембеля почесать об твою рожу кулак.
К огневикам я пока не лез, там лидером у них был сержант Кренделев. Здоровенный парень, под два метра, угрюмый и источал явную угрозу. Под стать ему были и остальные огневики. Тут рулил старший лейтенант Богданов и бойцы полностью ему подчинялись.
Надо отдать должное – бойцы были хорошо подготовлены и у меня не возникало ни каких с ними трений на занятиях и учениях. Всё, что было положено делать, они делали и выполняли мои требования тоже, быстро разобравшись, что я не новичок в артиллерийском деле. Но когда занятия и учения кончались, вот тогда начиналась бодяга. Тут для них я был Никто. Даже чмошный Жежера, которого сразу же сумел под себя подмять, начинал юлить. Справедливости ради, нужно добавить – за это время я сумел только его и подчинить себе. Остальные просто игнорировали меня и мои требования. Комбат не лез в мои дела и во взаимоотношения с бойцами, справедливо рассудив – если я сам не заломаю их, то и бессмысленно мне в этом вопросе помогать. А я сам не лез со своими проблемами к Беденко и Богданову, считая «не мытьём, так катаньем» всех всё равно поставлю в строй – Вода камень точит.
Коля Дигусар сломался сразу, пустив всё на самотёк, и часто «плакался мне в жилетку». С остальными солдатами дивизиона контактировал в лагерях минимально – так как в ходе занятий и учений соприкасался с ними редко. Хотя эта азербайджанская диаспора третьей и второй батареи раздражала меня, своей деланной независимостью и наглостью. Здесь рулил здоровенный азер по фамилии Ибрагимов со второй батареи. Наглая сволочь. По нему, как минимум, плакал дисбат годика так на два. Но вся система оценки подразделений и частей, воспитательный процесс в Советской Армии был поставлен так, что таких скотов довольно сложно было засунуть в дисбат. Поэтому они держались довольно свободно и развязно. Командир второй батареи капитан Кальнев, тоже буквально перед нами принял батарею и тоже бился со своим личным составом, чтобы взять его в узды, что давалось ему с определённым трудом. Если командиры третьей батареи и моей, капитаны Князев и Беденко, были «Рексами» и авторитетными офицерами в полку, да и выглядели внушительно, то двадцатисемилетний Кальнев, с юным розовым лицом в этом плане проигрывал и ему было тяжело ломать личный состав, в том числе и такую скотину как Ибрагимов.
…..Быстро пролетели лагеря и мы вернулись в полк. Вот тут то и понял что такое «тяжеленько и с чем это едят». Разгрузились и на вечер я планировал сходить в баню. Но старшина, которого комбат назначил ответственного на вечернюю поверку, плюнул на всё и слинял в город и мне пришлось отложить свои планы. Я оставался на поверку. В дивизионе ответственных больше никого не было и личный состав занимался чем кто хотел. В основном это было бесцельное шатанье по огромному этажу, где и располагался наш дивизион. Как таковой вечерней поверки в остальных подразделениях не было, а в своей батарее хоть и с трудом, но сумел собрать личный состав и построить их в две шеренги. На мои неоднократные команды «Равняйсь», «Смирно», «Отставить», «Равняйсь» и «Смирно» бойцы не реагировали, выкатывая в изумлении глаза, как будто эти команды слышали впервые в жизни. А кругом строя батареи собралась толпа азеров со своим лидером Ибрагимовым и издевательски гоготала. С каменным лицом я не реагировал на этих ублюдков, понимая, что если попытаюсь сейчас разогнать их или качнуть свои права, ничего не получится и буду только смешон в своих бесплодных попытках. Их было много и они чувствовали свою силу. Поэтому, стиснув зубы, раз за разом подавал команды и наконец-то добился более менее порядка в шеренгах батареи. Сделав перекличку, доведя задачи на следующий день, я распустил строй и тут ко мне развалистой и медленной походкой двинулся Ибрагимов со своими прихвостнями.
– Вот оно…, проверка на вшивость, – насторожился я, но виду не подал.
Ибрагимов вплотную приблизился ко мне, остановился, жёстко глянув и сильно, панибратски хлопнул меня по плечу: – Ну что, прапор, как тебе у нас нравится?
Не знаю какой реакции ожидал от меня солдат, но явно не той, какая произошла. Понимая, что сейчас поступаю единственно правильным способом, резко развернулся и изо всей дури, что у меня была, врезал дерзкому нахалу в челюсть. Удар был такой силы, что я сам еле удержался на ногах и чуть не сломал себе руку. Ибрагимов же, совершенно не был готов к такому удару и, завалив стоявших сзади него двух земляков, отлетел к ружейной комнате, сильно ударился о массивную железную решётку и под изумлёнными взглядами присутствующих сполз на каменный пол. Все опешили и замерли, не веря своим глазам и тому, что какой-то там прапорщик не испугался их. К сожалению, вырубить даже таким ударом Ибрагимова не удалось. Тот медленно поднялся на ноги, с каждой секундой всё больше приходя в себя, и вдруг кинулся на меня.
Я мгновенно встал в стойку, чтобы встретить атаку не только Ибрагимова, но и его земляков, которые внезапно оглушительно заорали и, мешая друг другу, тоже полезли ко мне. Но тут неожиданно вмешалась батарея, дружно бросившееся в свалку. Мне даже не позволили махнуть хотя бы ещё раз кулаком. Азеров оттеснили вглубь помещения, а Ибрагимова схватили за руки и крепко держали, но тот уже бесновался, дёргаясь в мою сторону. На шум со спального помещения прибежал остальной личный состав и в течение пяти минут стоял оглушительный гам. Меня оттеснили в сторону и бойцы батареи кого-то из азеров в этой свалке успели тихонько попинать, а я продолжал стоять, прижавшись спиной к стене, всё ещё не зная чем для меня всё это закончится. Хотелось верить, что сейчас, как в хорошем кино, откроется дверь, ввалится дежурный по полку и выстрелами в потолок утихомирит эту толпу. Но шум и гвалт как-то само собой быстро сошёл на нет. Ибрагимов тоже перестал орать и теперь злобно смотрел в мою сторону. Наступил тот роковой момент – равновесие, когда чаша весов могла качнуться в любую сторону. Либо в мою, либо в его. Оба мы понимали, что должны, без порухи для своего авторитета, выходить из создавшегося щекотливого положения. Ибрагимов уже понял, что запугать или сломать прапора не получилось, а вступать в драку – значит, его тогда надо мочить и мочить серьёзно. Но тогда последствия для него будут очень непредсказуемы. Я тоже понимал, что если полезу с кулаками к Ибрагимову – то тогда и солдаты батареи не смогут меня защитить. Слишком много азеров набежало. Но надо было ставить точку и ставить красиво. А для этого моего опыта хватало. Решительно раздвинув солдат батареи, разделявших нас, я двинулся к Ибрагимову. Тот напрягся, настороженно глядя на меня, а вокруг нас все замолкли, ожидая продолжение конфликта.
Остановился напротив, быковато напруженного солдата, выдержал необходимую паузу и нравоучительно произнёс: – Во-первых: не прапор – а товарищ прапорщик. Во-вторых: не «ТЫ» – а «ВЫ». А в-третьих: ты ещё сынок, чтобы ко мне так обращаться. Мой ДМБ 73-75, ты тогда в школе сопливые пузыри пускал и дрочил письку в тёмном сарае. В-четвёртых: Дедовщину в армию никто не отменял. Я тут ДЕД, а ты салага. Я отслужил уже девять лет, а ты только полтора. Так что в следующий раз думай башкой, когда хочешь что-то мне сказать.
Всё это я говорил громко, медленно, обидно-менторским тоном и в глазах Ибрагимова, пока говорил, злость пропала, вдруг поняв, что он проиграл. Поэтому он решил тоже красиво выйти из щекотливого положения.