Полученный аромат он назвал «Синтезированным компонентом выхода» (Synthesis Component of Leaving, SCL) – фактически первое изобретение Гомеса после завершения научной деятельности в РФ.

И вот на следующее утро, чтобы проверить свою догадку (о прекрасном и отвратительном), Тони надышался мусоркой и попал в российский Калининград. Он стоял на перекрёстке улицы Багратиона и Ленинского проспекта. Из окна World Coffee за ним наблюдала официантка Лена из Светлогорска (в прошлом немецкий Раушен) и плакала: Тони выглядел совершенно разбитым, со впалыми щеками, заметно исхудавший и с плакатиком из картонки «Назад в Германию!».

Хорошо бы, тайно мечтали редкие пешеходы, обратив внимание на надпись, но тут же отводили взгляд (и правильно делали – зачем?). Зачем терзать себя и попусту волноваться? Неоправданные надежды – верная дорога к психиатру, а то и в Следственный комитет (кто ж захочет?). Вот и Тони не хотел, но делать нечего. Он и раньше придерживался эмпирических методов, полагая (и весьма справедливо), что любая теория нуждается в экспериментальном подтверждении.

Минут через двадцать (светофор переключался туда-сюда), завидев направлявшийся к нему патруль, Тони запомнил время – часы показывали 12:06. Он огляделся и, подключив к смартфону специальную насадку – генератор запахов, приблизил аппарат к губам: вдохнул, затем ещё раз. Лена из World Coffee изменилась в лице – невероятно, в следующую секунду дворник из Конди свалился замертво, как и не жил, бедолага (вместе с плакатиком и неудавшимся аншлюсом). Блюдце и кофейная чашка Lavazza с синим прямоугольником выпали у неё из рук. Раздался звон бьющейся посуды. Мимо проехал автобус на Гданьск. Проехал, а машины за ним тут же замерли, повинуясь указанию светофора.

В 10:05:12 по Гринвичу Подравка Смешту, наблюдавшая в качестве ассистента за Гомесом, с опаской похлопала его по щекам. Тони ютился у мусорного бака, был без сознания, а на его губах застыла ироничная улыбка. В 10:05:31 улыбка сошла (в реальности Калининграда к нему приближался патруль), Гомес посерьёзнел и как-то странно съёжился, будто бежал и вдруг резко затормозил. В 10:05:49 у него шевельнулись уши, а по лицу совершенно явственно прокатилась волна блаженства (Тони вдохнул Synthesis Component of Leaving) и в следующее мгновение открыл глаза.

Как Тони и велел, Сучка остановила секундомер.

– Сколько? – спросил он.

– 10:05:52, – ответила Подравка, искренне не понимая, при чём тут время.

А вот при чём. Как Гомес и догадывался, время в другой реальности шло быстрее. По сути, он побывал в будущем.

– Простой пример, – обратился он к Смешту, очухавшись и вдохновлённый их опытом.

Однажды, будучи ещё в Москве, Тони возвращался из своего института (конец декабря, на редкость тепло, +6). В какой-то момент он свернул с шумной улицы в переулок и вдруг понял, как же ему хорошо (в заброшенной подворотне): ни звука, безлюдно, закапал дождь, и в мокром асфальте, казалось, отразился другой и чарующий мир.

– Всё неожиданно переменилось. На минуту я стал другим и потерял ход времени. Кто-то другой шёл параллельно мне – с виду как я, но удручённый, потерянный и лишь возвращающийся домой, как делал это вчера, неделю назад и год (повторение убивает). Мне же было прекрасно. Я находился далеко и вместо минуты усталости (горечи, убийственного безразличия) пережил настоящее приключение. Приключение, как мнилось, в несколько дней, месяцев или даже лет. Время пластично, – заключил Тони, и, ухватившись за мусорку, кое-как встал. – Пойдём?

– Пойдём, – Смешту представила подворотню, дождь и мокрый асфальт напоследок рождественской ночью.

В тот же вечер, добавим, блуждая у Москвы-реки, Тони вообразил себя писателем и сочинил для Эллы небольшой рассказ, полный намёков и отрешённости.

По сюжету некто Луиза Стива прилетает на спутник Плутона Стикс и влюбляется в инженера Astrium Марка Эшворта по прозвищу «Дарвин». Год или два уже Марк изучает здесь бактерии-экстремофилы. Он тоже влюбляется, но опыт биолога подсказывает, что влечение это ненадолго (кратковременное отклонение в физиологии), и связь с Луизой кажется ему немыслимой: они слишком разные. Противоположности притягиваются, размышляет Марк, но потом скучают до конца дней. Он признаётся в своих сомнениях и, поскольку знает всё наперёд (правда – как вывоз мусора: делает жизнь осмысленной), заявляет, что нет, извини, он болен лучевой болезнью. Враньё, конечно. Лу понимает это, она разочарована и вскоре возвращается на Землю.

Гомес хорошо помнил, как, прочитав рассказ, Эл погрустнела и тут же приняла вид неприступной красавицы. Тони любил её, она нет, и что бы он ни сочинил, во всём читалась его боль.

– И что, Дарвин так и остался изучать бактерии? – спросила она саркастически.

– Остался, но уже без смысла, с сожалением, что соврал, и жил теперь одной мыслью о встрече с Лу. Её образ навсегда засел в голове безумца, – добавил Тони и глупо уставился в окно.

За окном падал снег. Обоим отчётливо было ясно, что выхода нет, противоположности не терпят откровений, их связи пришёл конец. Во всяком случае, время для них теперь шло по-разному: у Эл – соразмерно естественному ходу событий, а у Тони медленно, как сломанные часы – то остановятся, то снова пойдут. Чинить такой механизм бесполезно, себе дороже. Напротив – пусть всё останется, как есть.

Любовь – не мусор, рассуждал Тони. Как не мусор и нежный трепет при воспоминании о ней, не говоря уже о безвозвратной потере. В минувший понедельник, к примеру, 11 января, умер единственный, пожалуй, его друг в изгнании – волнистый попугай («птичка» – любил называть его Тони). Ещё в воскресенье тот радостно носился над ним, урчал на ухо, покусывая края футболки (следы надолго теперь останутся там), и с видом уверенного в себе любовника бился клювом о зеркало в ванной. Ближе к полуночи птичка залез к себе в клетку, взглянул на Гомеса (как выяснилось, в последний раз), и на этом всё.

Привязываясь к чему-либо, человек невольно придаёт объекту привязанности черты одухотворённости, а применительно к неодушевлённым предметам фактически оживляет их. Так было у Тони с айфоном, с его джинсами Exis Jeans и сумкой Zolo. Привыкать к новому не хотелось. Привыкалось с трудом и ценой психического стресса в течение долгого времени.

Предвидя то же и с птичкой, он по-быстрому сложил его мёртвое тельце в банку из-под кофе, подписал «R.I.P.» и, опустив «лодку» в море (птичка-путешественник поплыл себе), отправился в магазин за новым. «А что ещё, собственно, ему было делать?» – прочёл как-то Тони у Майкла Каннингема, и то верно (Майкл Каннингем, «Снежная королева»).

Внешне волнистые попугаи одинаковы, так же как воробьи, скажем, голуби или воро́ны. Лишь опытный орнитолог (и то не каждый) способен отличить, кто где. К тому же их род представлен единственным видом, а особи в равной степени отличаются шумом и болтливостью. У них синие глаза, при посадке их крылья сгибаются вниз, они небольшого роста и лишь благодаря хвосту выглядят гораздо крупнее, чем являются в действительности.

В зоомагазине Тони сразу же ощутил на себе пристальный взгляд одного из пернатых. Словно помесь волнистого попугая с радугой, птичка сидел вместе с десятком других в загаженной клетке и, наклонив голову, с игриво-мужественным видом заглядывал Гомесу прямо в душу.

В естественных условиях обитания волнистые попугаи живут недолго, от силы год-два. За ними охотятся люди, их подстерегают природные катаклизмы, инфекционные заболевания, хищные звери и другие, более приспособленные к реальности птицы.

Этот же был настоящий заморыш. Жить ему осталось на вид с неделю, и то если повезёт. Тони, не мешкая, купил его, а вблизи новый птичка был как радужная метёлка для пыли.