Дворник не возражал:

– Признаться, мне всё равно.

Единственное, о чём мечтал Гомес, – научиться использовать непонятный пока механизм для свободного передвижения по миру (в заданную точку, без таможенного контроля и бесплатно). Теория для Тони была вторична. Иначе говоря, авторство его не волновало. Разве что деньги. Но романтику деньги пофиг (пока не прижмёт, правда).

– Правда? – удивилась Подравка истории профессора и Лиз.

Честно сказать, Тони и сам удивился: как вообще могут быть связаны любовная история Доджа и их с Подравкой «пикеты»? Совершенно разные, на первый взгляд, мотивы (в случае с Майком – безответная любовь, смерть человека; в случае с ним и Смешту – непротивление диктатуре в прошлом, запоздалое раскаяние), но результат один – попытка исправить положение. «Может, в этом и суть?» – задавался вопросом Тони. И Додж, и он с Сучкой так или иначе ощущали вину (во всяком случае, дискомфорт, потерю равновесия), искали выход и, образно говоря, всё это время копались в мусоре, дышали грязью и покрывались пылью.

Такая позиция многое объясняла, и если всё так, его нехитрый гаджет не многим отличался от пылесоса.

От жизни они как раз и болеют, размышлял Тони под впечатлением романа Майкла Каннингема «Снежная Королева», удобно устроившись на подоконнике в съёмной квартире на Sacadura Cabral. Вид из окна примирял с неизбежностью: черепица крыш, слева море, внизу тротуар – чисто выметенный самим же Тони; осень.

И тут внезапным порывом ветра отовсюду поднялись сухие листья – жёлтые с красным прообразы психически неуравновешенной радости. Поднялись и безумным многоголосием забились о стекло, раму, отдаваясь ужасом в голове у Тони, беспорядочно влетая в комнату, кружась там и плавно оседая на пол, клавиатуру компьютера, деревянный стул и книжные полки. Некоторые (и особо выдающиеся «психи») летели дальше и достигали входной двери, словно попали в тоннель под проспектом Мира у Крестовского моста в Москве и с жёлтыми лампами по стенам. Ехать бы в таком тоннеле бесконечно, подумал Тони, да и автобус в тоннеле – как «пикет» (следствие богатого воображения на фоне безответной любви, где вывоз мусора происходит на интервале между влюблённостью и равнодушием).

Спустя минуту листья стихли. Тони поднялся, включил пылесос и принялся за уборку. К несчастью, листья не давались. Они застревали в щётке, и оттого возникал надрывный шум. Пылесос не справлялся, что и понятно – он не рассчитан для сбора крупных частиц. Гомес насупился – мог бы и догадаться. Мог бы, но не догадался и теперь мысленно измельчал листья в пыль, надеясь улучшить конструкцию щётки, затем трубы, схемы управления и, наконец, системы утилизации. Пылесос походил на жизнь, и Тони казалось: усовершенствовав его, он упростит и своё положение в галактике.

В галактике между тем творилось невообразимое: последние изыскания указывали на присутствие в Млечном пути ещё одной чёрной дыры, планетологи из Калифорнии предсказывали новую планету в Солнечной системе, а специальные датчики в Антарктиде фиксировали стремительное ослабление магнитного поля Земли.

Тони собрал нападавшие листья в пакет.

На смену листопаду пошёл дождь. Колебания магнитного поля на самом деле были обычным явлением и в отсутствие приличной статистики имели лишь умозаключительную природу. Чего не скажешь об РФ: после оккупации Крыма Россия в большинстве развитых стран воспринималась как источник стратегической угрозы. Если дыру и девятую планету, размышлял Тони, надо ещё увидеть, то в случае с РФ её агрессивная природа давно доказана.

На лице у Гомеса отразилось смятение. Привычка играть событиями доставляла лишь кратковременное удовольствие, но дальше всё: возвращались уныние и неопределённость. Как и положено, принцип неопределённости Гейзенберга распространялся на всё сущее, включая дворников и астрономов-мечтателей. Зато днём раньше Тони купил наконец долгожданный телескоп – подержанную модель Sky-Watcher с зеркальной системой Ньютона, диаметром объектива 200 мм и максимальным увеличением в 400 раз.

Прибор хоть и был подержанным, но вполне работал. Как и планировал, Гомес установил его на крыше, а управлял им с компьютера, и уже первые снимки созвездия Треугольника вышли необыкновенно чёткими и даже красочными (Тони добавил им цвета – фотографии не уступали картинам «Хаббла»; было нечто ускользающее в них от определения, но понятное взгляду).

На взгляд Тони, снимки Треугольника побуждали думать и создавали вполне отчётливое настроение возможности перемен – перемен к лучшему, – ощущение лёгкости и в конечном итоге предчувствие счастья. В последние 2–3 недели он систематически сканировал небо и изготовил целую папку подобных и не менее впечатляющих работ. Каждую картину он сопроводил небольшим эссе из жизни инопланетян, распечатал и показал Лекстор.

– Тони, ты гений! – воскликнула медсестра. – Это можно продать. Всё ж лучше, чем вывоз мусора.

– Да кто ж это купит?

И всё же купили. Не сразу, конечно. Картины, признаться, были своеобразными, но не такой уж и андеграунд. Для начала Лекстор развесила их у себя в клинике, и больные обрадовались – с полотен им открывались звёзды, а заодно и чудо воображения. Постепенно «ожили» и Гомесовы инопланетяне – короткие тексты о них легко запоминались, от картины к картине тексты связывались в сюжет, хотя и без сюжета всё было ясно: жизнь за пределами Земли полна захватывающих событий, понятных, но не всегда доступных обычным людям (а тем более больным, как в случае с больными Лекстор).

Выставка в больнице привлекла также внимание специалистов галереи Берарду в Лиссабоне (Museu Coleccão Berardo), и после недолгих переговоров Лекстор продала им творчество Тони, включая будущие его работы на год вперёд. Деньги небольшие, зато при деле, подумал Гомес, да и больным приятно. Его картины были как пылесос: бесшумная модель с универсальной щёткой и минимальным энергопотреблением. Даже во сне больные проникались радостью и покоем.

Уже к лету он изготовил необходимое по контракту количество картин и вдруг задумался: что дальше? Работа дворника ему нравилась (Тони не собирался бросать её), незапланированные «пикеты» прекратились, и он по-прежнему был влюблён. Влюблён и точно знал почему: Тони привязался к ней, а Лекстор нет. Она ценила его дружбу, ей нравились его руки, но она не любила его. В отличие от отношений, близких к родственным (с перспективой скуки и так далее), отсутствие взаимности придаёт смысла, меняет цели и развивает воображение.

К воображению добавим звёзды (регулярные наблюдения за галактиками доставляли Тони ни с чем не сравнимое удовольствие), рассказы из жизни инопланетян и ставшие уже страстью для него опыты с перемещениями в пространстве. Короче, дел у него хватало, и вопрос о будущем (что дальше?) постепенно отпал.

Последние картины, к слову, выполненные им для Берарду, как раз и отражали настроение Тони: жить одним днём и в своё удовольствие. События его рассказов происходили в галактике М22 (фантастические виды, скопления сверхновых), а инопланетяне, обитавшие там, постоянно влюблялись. Они влюблялись, переживали сильнейшие эмоции, но этим их отношения и ограничивались. Вопрос о детях не стоял (при необходимости их получали путём клонирования), никакого брака, взаимной ответственности и совместного быта.

Вряд ли такой сюжет понравился бы папе римскому, но агенты Берарду съели (нетрадиционная этика и церковь – антагонизмы). Нынешний папа вообще был странный, и дело даже не в семейных ценностях, за которые он ратовал, – папа храбро разъезжал по миру, но ни разу не осудил РФ. Казалось, его не беспокоили ни захват Крыма, ни зверства в ОРЛДО, ни развязанные Россией войны и, конечно, ни поддержка Путиным бесчеловечных диктаторских режимов, включая латиноамериканские. А может, и беспокоили, но папа Франциск предпочитал не высовываться (кто ж поймёт?). От такого папы, стало быть, никакого толку, одно расстройство.