Почему Зимний ни разу не пытался сбежать? Баки не знал. Что-то как будто слабо шевелилось на задворках мозга, какое-то воспоминание, слишком ужасное, чтобы всплыть. Барнс напрягся, пытаясь его выловить. И застонал, вспомнив.

— Что такое? — спросила Туу-Тикки.

Баки ответил не сразу. Он не мог подобрать слова.

— Он сбегал, — наконец выдавил Барнс. — Три или четыре раза. В самом начале. Они уже подавили личность, мою личность, но Зимний все равно сбегал. В первый раз его просто сдали люди, у которых он пытался прятаться. Вызвали НКВД. Его наказали. Голод, удушье и сенсорная депривация. Все вместе. Хватило на пару лет. В следующий раз его тоже нашли. Какой-то город, небольшой. Не помню, какой. Снова — голод, удушье, сенсорная депривация. Знаешь, после камеры сенсорной депривации для того, кто заговорит с тобой, сделаешь что угодно. Даже для того, кто ударит. Потому что боль лучше, чем абсолютное ничто. После этого ему приказали выследить и ликвидировать всех людей, которые его видели. Там были люди, которые дали ему воды. Поделились едой. Не прогнали, когда он заночевал в сарае. Просто люди на улице, мимо которых он прошел. Столько трупов… Четыре обоймы.

Баки посмотрел на Туу-Тикки. В ее глазах не было ни ужаса, ни отвращения. Она внимательно слушала. И не боялась.

— Были же и еще побеги? — спросила она.

— Только один. Середина шестидесятых, Чехословакия. Моравия. Зимний Солдат ушел далеко от базы. Очень далеко. Его не выдали. Чехи очень не любили Советы, знаешь?

— Знаю, — кивнула Туу-Тикки.

— Его нашли на ферме неподалеку от Брно. Люди на ферме о нем не знали. Зима была снежной. Я не помню, но, кажется, он пересиживал морозы в хлеву и хотел уйти дальше, в Австрию. За ним пришли. В этот раз ему приказали убить всю ту семью, рядом с которой он прятался. Без оружия. Руками. Даже детей. И собаку. Только кошка спаслась. — Баки помолчал. — Больше Зимний не сбегал до самого Вашингтона.

— Им управляли, используя его человечность, — вздохнула Туу-Тикки.

— Как будто она у него была.

— Ты знаешь, — внезапно спросила Туу-Тикки, — что он боится Альку?

— Что?

— Боится Альку. Любит личи. Ему очень нравится камин. Иногда он смотрит, как Грен тренируется с луком на холме, но стрелять сам отказывается. И всегда так удивляется, когда Баста кусает его за пальцы.

— Меня она никогда не кусает, — с недоумением сообщил Баки. — Откуда ты знаешь?

— Вы разные. Пластика, тембр голоса, эмоциональный фон. Зимний Солдат молчалив, голос у него ниже, интонации беднее.

— И… часто? — Барнс почувствовал, как перехватывает горло.

— Не очень. И не так чтобы надолго. Он никогда не выходит за пределы большого ситтина, ты знал?

— Нет.

— Избегает Стива. Знаешь, иногда это буквально минуты. Редко больше двух часов.

— Ты наблюдала?

— Да. Разговаривала пару раз. Зимний так удивляется, когда с ним просто говорят. Как будто ждет приказа — а приказа нет, и он теряется. И уходит.

— А потом я чувствую себя идиотом, — пробормотал Баки. — Вот, значит, как. Получается, ты с ним…

— Да все мы, на самом деле.

— И… как? Какой он?

— Как рысь в человеческом доме. Или пума. Интересно, и вроде бы страшно, но заманчиво. Не хочет оставаться, но заглядывать ему интересно.

— И точно так же разорвет в клочья, если почувствует опасность.

— Дикие звери пугливы, если не ставить их в безвыходное положение.

— Это Зимний-то пуглив?

— Он всегда отступает, Баки. Всегда.

То, что Баки собирается петь, Стив понял только, когда тот поднялся с дивана и встал рядом с Туу-Тикки, скрывая волнение. Раньше Баки частенько напевал что-то, еще в Бруклине. На войне они все в редкие часы отдыха иногда пели песни, похабные и не очень. Стив, не переносящий мата, тогда даже не пытался одергивать парней, уставший от ожидания. Ждали и писем из дома, и окончания войны, и шальную пулю тоже ждали. Так что Стив старательно не слушал, а потом сам пытался напеть что-то более, на его вкус, соответствующее. Коммандос подхватывали точно так же, словно и не важно, о чем, лишь бы петь, напоминая себе о другом мире, который обязательно наступит, дай вот только войну закончить.

— Ну вот ты и стал героем. Ты весь — как сплошной прочерк. Тебя позабыли всюду. А ежели где вспомнят — булавками колют фото…

Песня была про него, про Стива Роджерса. Это его забыли, это ему предписывается: «должен ты, строг и строен, на каждую лажу мира клинок вынимать из ножен», и «счастья не будет» резануло по нервам. Как не будет? Вот оно, стоит напротив, поет, уже успокоившись и погрузившись в песню. Живое и готовое преодолеть то, что подкидывает ему новая реальность.

На самом деле, понял Стив, песня — про них про всех, про тех, кто не смеет быть собой и жить свою собственную жизнь только потому, что может и должен убирать дерьмо за плохими парнями. Но на самом деле «никому на свете ты ничего не должен». Только себе и тем, кого ты назовешь своей семьей. Им удалось «шагнуть в сизую мглу», теперь осталось снять с себя героическую маску.

— …двенадцать прыжков за борт, семнадцать мгновений лета…

Баки допел, а Стив сидел и старался дышать не слишком шумно и быстро. Задело, ох, как же задело. Как наждачкой по открытым ранам.

— Баки… — Стив встал обнять друга. — Как же это все про нас…

Стив не замечал собственных слез, он видел только человека, только что объяснившего ему что-то важное, что еще нужно осмыслить и осознать, но оно уже скребется в черепе острыми коготками.

Баки обхватил его, притянул к себе. Взъерошил волосы левой рукой, ощутил вспышку неутихающего восторга — рука! левая! живая! чувствует!

— Ведь совсем про тебя, да, Стиви?

Он не думал, что Стива проберет — вот так, до самого донышка. Просто знал, что Стив должен это услышать. Барнс поймал понимающий взгляд Туу-Тикки и подумал, что петь — не такая уж плохая идея.

А Стив Роджерс плакал, беззвучно, обнимая друга и чувствовал, как отпускает прошлое. Он отдал все долги Мидгарду и теперь будет жить дальше. Сам.

========== Глава 33 ==========

Баки стянул футболку и навзничь растянулся пестром перуанском коврике. Поерзал, устраиваясь поудобнее.

— Можешь начинать отсюда, — он ткнул в руку прямо над локтем. — Мы с Туу-Тикки работали в эти дни. Ладонь у нее, правда, поменьше твоей, — сообщил Баки и добавил: — Раза так в два.

Сив положил руку на указанное место, плотно прижал, не надавливая.

— Так нормально?

— Да. Я скажу, когда переместить.

Баки полежал, прислушиваясь к ощущениям. Руки Туу-Тикки были мягче и немного прохладнее. Стив грел, как химическая грелка.

— Теперь то же самое, но с обратной стороны, — сказал Баки.

Было легче, чем в первый день. Как будто к левой руке возвращалась чувствительность. То есть чувствительность и так была в норме, но… Баки не знал, как объяснить свои ощущения.

Следовать инструкциям было легко, Стив перемещал руку, стараясь передать как можно больше тепла, согреть. Он искренне наслаждался тем, что Баки был рядом и не нужно гадать, где он прячется или куда ушел.

— Хватит на сегодня, — сказал Барнс. Подождал, пока Стив уберет ладонь, и сел. — Пойду уберу за Бастой — и в приют. Возьму там рекомендации, кого из котов чем кормить. Надо будет посчитать, во сколько это обойдется.

— Ты уже говорил с Туу-Тикки? Она разрешает?

Спрашивая, Стив размышлял, стоит ли напроситься с Баки или это уже будет означать «давить» и «привязывать к себе». В принципе, если Баки захочет, то может остаться с котами в комнате, пока Стив гуляет с собаками.

— Да, — кивнул Баки. Сел, потянулся. — Грен тоже. Подсказал, где купить подстилки, переноски, игрушки и все прочее подешевле. Надо же, я даже и не думал, что фейри умеют экономить. Никель бакс бережет и все такое. Туу-Тикки сама вяжет свитера на все семейство. Я думал, так уже и не делает никто.