— Ну, наверное, — вмешался Ладвапунг, — у этой песни невероятно сильная энергетика. — Ведь ее автор был великим человеком, правда?

— Правда, — кивнула Вика. — Человек, написавший ее, был не просто величайшим из наших руноилья за последнее столетие. Он был в глазах людей… ну, как будто народный герой, что ли, вроде тех, что грабят богатых и раздают бедным. То есть, в реальности ничего такого не делал, вел именно жизнь руноильи — выступал с концертами, а еще играл в театре и кино. Но воспринимали мы его именно так, именно как народного героя. И голос у него был такой… магнетический, мне, девчонке этого, конечно, не передать. Но его голос возвращал людям волю к жизни, возвращал веру в победу, будто маяк, неожиданно проступивший в тумане. Его жизнь была очень тяжелой, хотя он и жил в самое лучшее время, когда в нашей стране люди почти покончили со злом. Но в нашем мире у руноилья жизнь почему-то всегда мучительная, когда бы они ни жили, против них всегда действует какой-то злой рок.

— Ну спой еще, а? — попросила Кизили. — Если не устала, конечно.

— Не устала я, — вздохнула Вика. — Это вот он струны стальные рвал и руки сбивал до крови. А я так… петь чужое — дело не хитрое. Только больше переводов нет.

— Ну и что, пой на своем языке, я все равно настрой почувствую! — возразила Кизили.

— Пой, пой, мы почувствуем! — подключились парни наперебой.

И Вика выдала все, что ей пришло в голову. Сначала свои любимые "лошадиные" песни, потом военные, а потом песни, которые пели в кино ее любимые героини — "Давным-давно" и "Бей, барабан"…

— Да, да! Кто не с нами — тот и трус, и враг! — неожиданно выкрикнула Кизили в самом конце, снова порываясь вскочить.

— Чего? — изумилась Вика. — Ты когда выучила наш язык?

— А? — подруга недоуменно уставилась на нее.

— Да ведь в этой песне именно такие слова, — пояснила Вика.

— Не знаю… — пожала плечами Кизили. — Просто как-то в голове эта фраза возникла.

— Знаешь что? — сказала Вика. — Я же говорила, ты бы вполне могла бы занять место девы Войтто. Ты выдающаяся девчонка, у тебя способности к великим делам.

— Да брось ты, — раненая махнула левой рукой, словно здоровой, теперь уже гораздо проворнее, чем после одних "Коней".

— Ничего не "брось"! — горячо возразила Вика. — Мой папа всегда учил — если только смелая девчонка поверит в себя, то ей любое дело по плечу!

Она обернулась к парням и строго произнесла:

— Лапсед, я вас и прошу, как друг, и приказываю, как дева Войтто — в мое отсутствие всегда и во всем слушайтесь Кизили! Слушайтесь и уважайте ее, как меня, поняли? И академику Кахеняога я тоже об этом скажу — отныне Кизили — вторая Войтто!

Раненая молча улыбалась, по ее уже начавшим розоветь после плена щекам текли слезы радости и смущения.

А Вика, до сих пор винившая себя в том, что подруга попала в плен, подумала, мол, ну вот, наверное, все же и от меня какой-то толк есть. Потом, подхватила Кизили под мышки и сказала:

— Вот что, пойдем-ка в медотсек. Тебе все же лучше переночевать там.

Отведя подругу в ее же родные стены, Вика сама стащила с нее халат и уложила на кушетку у стены — все-таки, при ее ранах не следует спать одетой. Срезала гипс, который раненая все равно испортила своим неосторожным порывом, и наложила новый, опять же, следуя ее указаниям, оставив свободными лишь пальцы на левой руке. Наконец, придвинула вторую кушетку, разделась и улеглась на нее сама — на всякий случай, чтобы импульсивная Кизили не вскочила посреди ночи. Впрочем они обе дико устали, и не открывали глаз до утра.

На утро Вика отвела подругу в столовую, сама почистила ей зубы и сама покормила с ложечки. После этого та попросила вновь отвести ее в медотсек. Вика уложила ее на кушетку, а сама с чистой совестью отправилась заниматься своими обычными делами — ухаживать за конями и помогать ребятам.

Но когда она зашла к подруге, чтоб отвести на обед, то застала ее за рабочим столом! Накинув на плечи простыню, Кизили пыталась что-то писать в толстой тетради! Сразу было видно, что работать левой рукой она совсем не привыкла, да и пальцы все еще слабо слушались ее. И все-таки она упрямо выводила какие-то непонятные формулы.

— Ах ты, негодница! — то ли в шутку, то ли всерьез воскликнула Вика. — Сама медик, и вон что себе позволяешь!

— Да ладно! — отмахнулась та. — Не могу же я не работать — наука не простит! Видишь хоть какие-то пальцы движутся, значит, можно трудиться! А если бы пальцы не двигались, я бы и зубами писать попробовала бы!

Вика только вздохнула и принялась одевать ее к обеду.

***

Время шло, а дела снова застопорились. Хотя ихмевалтам и значительно отбили их длинные руки, они не оставляли попыток навредить хонкийцам. По лесу по-прежнему шастали патрули ледьферфов, теперь, правда, пешие, видно, лошадей в крепости и впрямь не осталось, как не осталось ни алконьсикров, ни курихалдьяс.

Вика снова погрузилась в изучение книг, ища хоть малейшую зацепку, и каждый вечер собирала друзей на военный совет. Они занимались мозговым штурмом, пытаясь решить проблему с налета, высказывая самые невероятные предложения, но из этого ничего путного не выходило.

— Теперь мы точно знаем, что в крепости больше нет хонкийцев, — произносит Сарвет.

— И коней, — добавляет Вика.

— И коней, — кивает великан. — А это значит, что можно с чистой совестью сравнять ее с землей.

— Вот только каким образом? — вставляет Кизили.

— А что если сделать огромный подкоп, чтобы они провалились под землю? — предлагает Ладвапунг. — Тогда уж и перебьем их.

Лепотауко тут же бежит к своему компьютеру, что-то прикидывает и возвращается мрачным:

— Ничего не получится. У нас не хватит ресурсов — ни машин, ни энергии.

— А если вызвать землетрясение? — предлагает Кизили.

— Тогда накроет и нас, — тут же возражает Ладвапунг.

— А стальная оболочка? — напоминает Вика.

Лепотауко снова срывается с места и снова возвращается мрачным:

— Не выдержит тут никакая оболочка. Она должна быть раз в десять толще.

И так продолжается до глубокой ночи. Много раз обсуждалась возможность просто взять крепость штурмом, но каждый раз ребята приходили к выводу, что для этого не хватит бойцов. Все же, штурм не сравнить с краткой вылазкой, а основная сила крепости — сами ихмевалты, оставалась почти цела.

Лечение Кизили продолжалось весьма успешно. Вика больше не позволяла ей мучить свою левую руку, не выпускала ее с кушетки, а сама сидела за столом и писала под диктовку. И только когда больная засыпала после еды, Вика принималась за свои изыскания. А иногда Кизили просила ее спеть, и Вика с радостью исполняла эти просьбы. Гитарный ритм и звуки великих песен буквально оживляли больную, воздействовали на нее буквально физически. И она заявила, что закончив нынешнюю работу, попробует исследовать именно этот феномен.

То, что кости у девушки срастаются невероятно быстро, очень радовало Вику, но одна вещь очень сильно огорчала. С самого начала выяснилось, что у Кизили началось выпадение памяти. Видимо, произошло это оттого, то враги обкуривали ее каким-то дымом. Она забывала вещи, относившиеся к совершенно разным областям — то, как звали ее первого учителя, то синус и косинус тридцати градусов, то имя крупнейшего хонкийского скульптора, то сколько будет шестью семь, то как выглядит значок Осенят. Вика решила, что лучше всего ничего не подсказывать ей, а заставлять тренировать память. И некоторые вещи Кизили действительно вспоминала, хотя и с большим трудом.

И вот, как-то раз, когда все собирались ложиться после ужина, Кизили самостоятельно вскочила с дивана и воскликнула:

— Ребята! Опасность!

Все обернулись к ней. За последние дни к девушке вернулся ее прежний румянец, но теперь на ней прямо лица не было. Она вся побледнела, глаза горели лихорадочным блеском, вовсе не таким, какой был у нее раньше.