Невзирая на недовольство медиков, она прервала лечение.

– Мы настоятельно рекомендуем пройти курс до конца, – сказала ей женщина-психотерапевт.

– Я знаю, – ответила Робин, – но, вы меня извините, я здесь получила все, что возможно, и лучше уже не будет.

Губы врача тронула холодная улыбка.

– Когнитивно-поведенческая терапия – отличная штука, – продолжила Робин. – Я избавилась от тревожности и постараюсь держаться на достигнутом уровне…

С глубоким вздохом она принялась изучать докторские туфли с ремешком, какие подошли бы школьнице, а потом заставила себя посмотреть врачу в глаза.

– …но нынешний этап никакого эффекта не дает.

Последовала еще одна пауза. Робин притерпелась к лечению после пяти сеансов. В обычной беседе это сочли бы невежливостью, а то и скрытой агрессией: умолкать и просто разглядывать собеседника, дожидаясь, чтобы он первым нарушил молчание, но во время сеансов психодинамической терапии такое поведение, как она узнала, было в порядке вещей.

Робин могла бы воспользоваться полученным от участкового врача направлением в бесплатный стационар, но туда была огромная очередь, а потому она, с неохотного согласия Мэтью, решила прибегнуть к услугам платной медицины. Мэтью, как она понимала, с трудом удержался, чтобы не предложить ей альтернативный – идеальный – вариант: просто уволиться с работы, где она получила посттравматическое стрессовое расстройство, зарабатывая при этом сущие гроши, несообразные с таким риском.

– Видите ли, – Робин излагала заранее подготовленный текст, – меня всю жизнь окружают люди, которые, по их убеждению, лучше знают, как я должна поступать…

– Как же, как же, – перебила доктор таким тоном, который за стенами клиники Робин сочла бы высокомерным, – мы с вами обсуждали…

– …и…

По натуре Робин была доброжелательной и бесконфликтной. Но в конце-то концов, психотерапевты, работавшие с ней в этой неуютной каморке, где только и было что хлорофитум в унылом зеленом горшке да большая пачка бумажных носовых платков на низком дощатом столике, требовали от нее голой правды.

– …и, если честно, вы от них ничем не отличаетесь.

Очередная пауза.

– Что ж, – с коротким смешком заговорила психотерапевт, – моя задача – научить вас делать собственные выводы относительно…

– Не спорю, но вы меня постоянно… к ним подталкиваете, – сказала Робин. – Это агрессивный метод. Вы оспариваете каждое мое слово.

Робин закрыла глаза; на нее волной накатила усталость. Все мышцы до сих пор болели. Перед обращением в этот стационар она целую неделю собирала корпусную мебель, перетаскивала коробки с книгами, развешивала картины.

– Я выпишусь из вашей клиники, – Робин открыла глаза, – совершенно измочаленная. Приду домой – и ровно то же самое буду получать от мужа: мрачные затяжные паузы и споры по каждому ничтожному поводу. Затем я позвоню маме – с тем же результатом. Единственный, кто не требует, чтобы я разобралась в себе, – это…

Робин осеклась, но закончила:

– …это мой напарник по работе.

– Мистер Страйк, – сладко пропела врач-психотерапевт.

Яблоком раздора стал у них отказ Робин обсуждать свое отношение к Страйку: она лишь подтвердила, что он не осознает, как глубоко повлияло на нее дело Шеклуэллского Потрошителя. Но личные отношения, твердо заявила она, никак не связаны с ее нынешним состоянием. С тех пор психотерапевт на каждом сеансе донимала ее тем же вопросом, но Робин не поддавалась.

– Да, – бросила Робин. – Он самый.

– По вашему собственному признанию, вы не посвящали его в масштабы своей тревожности.

– Итак, – Робин проигнорировала последнюю реплику, – я сегодня пришла с единственной целью: сказать, что больше здесь не останусь. Как я уже говорила, курс когнитивно-поведенческой терапии оказался полезным, и я не стану отказываться от упражнений.

Вроде бы психотерапевт рассердилась, что Робин даже не собирается отсиживать положенное время, но пациентка заранее оплатила сеанс и теперь вольна идти на все четыре стороны: врачу свободный часок в середине рабочего дня еще никогда не мешал. А Робин сочла, что имеет право не торопиться домой, а купить себе рожок мороженого «Корнетто» и с наслаждением умять его на уличной жаре по дороге к новому жилищу.

Ловя, как мотылька, миг радости, чтобы не упорхнул, Робин свернула в какой-то тихий переулок, заставила себя сосредоточиться и принялась изучать незнакомый квартал. Хорошо все-таки, что прежняя квартира в Ист-Илинге осталась в прошлом, а вместе с ней и многие тягостные воспоминания. На суде вскрылось, что Шеклуэллский Потрошитель выслеживал Робин гораздо дольше, чем ей думалось. Полицейские даже сказали, что, по их сведениям, он ошивался еще на Гастингс-роуд, прячась среди припаркованных машин в считаных ярдах от ее подъезда.

Как ни стремилась она уехать из того района, они с Мэтью только через одиннадцать месяцев нашли подходящий вариант. Главным препятствием было то, что в вопросе недвижимости Мэтью, который продвинулся по службе и получил наследство от матери, непременно хотел «подняться на ступеньку выше». Отец и мать Робин обещали финансовую помощь, чтобы их дочь смогла оторваться от жутких ассоциаций, связанных со старой квартирой, но цены на жилье в Лондоне просто зашкаливали. Мэтью трижды нацеливался на квартиры, которые по зрелом размышлении оказывались им не по карману. Трижды у них срывалось приобретение жилья, которое, как с ходу определяла Робин, стоило на многие тысячи дороже того, чем они располагали.

– Какая нелепость! – возмущался Мэтью. – Эта квартира не стоит таких денег!

– Эта квартира стоит ровно столько, сколько за нее дадут, – возражала Робин, досадуя, что финансист не понимает законов рынка.

Сама она готова была убраться куда угодно, хоть в однокомнатную живопырку, чтобы только отделаться от призрака убийцы, который преследовал ее даже во сне.

Перед возвращением на главную улицу ее внимание привлек арочный проем в кирпичной стене, обрамленный каменными столбами с удивительными навершиями, – ей такие никогда не встречались. На резных каменных костях покоились два гигантских, щербатых от времени каменных черепа, а сквозь арку виднелась высокая, квадратная в разрезе башня. Эти навершия, сказала себе Робин, разглядывая вблизи пустые черные глазницы, смотрелись бы уместнее над фасадом какого-нибудь пиратского логова из фильма в жанре фэнтези. В арку вписывалась церковь с замшелыми надгробными плитами в кольце пышно цветущего, но безлюдного розария. Обходя вокруг церкви Святого Николая, представлявшей собой необычный симбиоз старинного краснокирпичного колледжа и грубой каменной звонницы, Робин доела мороженое. Потом она присела на деревянную скамью, неприятно горячую от палящего солнца, размяла ноющую спину, подышала восхитительным ароматом теплых роз – и неожиданно перенеслась почти на год назад, в йоркширский четырехзвездочный отель, где декоративный букет кроваво-красных роз стал свидетелем последствий ее ухода из зала во время танца жениха и невесты.

Мэтью со своим отцом и тетушкой Сью, родители Робин и ее брат Стивен – все столпились под дверью люкса для новобрачных, куда сбежала Робин от гнева Мэтью. Когда она хотела снять подвенечное платье, в номер гуськом ввалились они все, пожелав разобраться в происходящем.

Начался форменный галдеж. Стивен раскричался на Мэтью, первым сообразив, какая это низость – стирать чужие входящие звонки. Джеффри в пьяном угаре стал требовать, чтобы ему объяснили, по какому праву Страйк остался на банкет, если он даже не подтвердил своего присутствия. Мэтью орал всем остальным, чтобы не вмешивались и выметались, а тетя Сью без конца повторяла: «Слыханное ли дело, чтобы невеста прервала свой первый танец! Слыханное ли дело, чтобы невеста прервала свой первый танец!»

Потом даже до Линды дошло, в чем провинился Мэтью, и она тоже принялась его отчитывать. Джеффри грудью бросился на защиту сына и стал требовать, чтобы ему объяснили, по какому праву Линда толкает свою дочь на прежнюю работу, где начальник не сумел защитить ее от ножа преступника. Тут подоспел и пьяный в стельку Мартин, который ни с того ни с сего дал Мэтью в морду, а Робин, у которой весь день маковой росинки во рту не было, заперлась в ванной комнате, сотрясаясь от неудержимой рвоты.