«Задушили девочку, а потом сказали, что мальчика».

Таким образом, это беззащитное дитя, сочетавшее, видимо, в себе черты обоих полов, исчезло с лица земли примерно в то же время и в том же месте, где присутствовал Билли Найт, заявивший, что он видел, как душили мальчика-девочку.

В сообщении Робин он написал:

При выезде из Лондона грязные капли на ветровом стекле мерцали и растекались в лучах восходящего солнца. Вождение больше не доставляло Страйку прежнего удовольствия. Специально оборудованный автомобиль был ему не по карману, а коробка-автомат, хоть и удобная, не избавляла от необходимости управляться с педалями «БМВ» – для водителя с протезом это было задачей повышенной сложности. В особо затруднительных ситуациях он ухитрялся давить на педали тормоза и газа одной левой ногой.

На автостраде M6 Страйк надеялся встать на крейсерскую скорость шестьдесят миль в час, но какой-то придурок на «воксхолле-корса» буквально сидел у него на хвосте, не соблюдая дистанцию.

– Да обгоняй ты, мать твою, – пробурчал Страйк.

Менять удобный режим движения, избавляющий протезированную ногу от лишней нагрузки, не было никакого резона, и Страйк мрачно смотрел в зеркало заднего вида, пока водитель «корсы» не умчался вперед – надо думать, понял намек.

Расслабившись (если в наши дни за рулем такое возможно), Страйк опустил оконное стекло, чтобы впустить в машину ясный летний день, и вернулся мыслями к Билли и к исчезнувшей Сьюки Льюис.

«Она запретила мне копать, – сказал Билли в офисе, непроизвольно дотрагиваясь то до носа, то до грудины, – а вам не запретит».

Кто такая, задумался Страйк, эта «она»? Видимо, новая владелица Стеда-коттеджа? Тогда ничего удивительного: кому понравится, если Билли разворотит все клумбы в поиске мертвых тел?

Пошарив левой рукой в мешке с провизией, Страйк вытащил пакетик чипсов и зубами надорвал целлофан, а сам в который раз подумал, что весь рассказ Билли может на поверку оказаться сущим бредом. Как знать, где нынче Сьюки Льюис? Ведь не каждый пропавший ребенок погибает. Возможно, и Сьюки была похищена беглым папашей. Двадцать лет назад, на заре интернета, любой мог воспользоваться отсутствием координации в работе региональных полицейских управлений: хоть желающий начать новую жизнь, хоть какой-нибудь злодей. И даже если Сьюки Льюис погибла, почему нужно считать, что ее задушили, а тем более – на глазах у Билли Найта? С обывательской точки зрения, здесь было слишком уж много дыма без огня.

Горстями отправляя в рот чипсы, Страйк поймал себя на том, что при взгляде на вещи «с обывательской точки зрения» перед ним непременно возникает Люси – сводная сестра, единственная из семи детей, с кем вместе он провел все свое неустроенное, кочевое детство. Для него Люси стала воплощением скучной обыденности, хотя они с ней оба росли в рискованной близости от зловещих и пугающих опасностей.

В возрасте четырнадцати лет Люси переехала жить в Корнуолл, к тетке и ее мужу, а до этого мать, не задерживаясь на одном месте дольше полугода, таскала за собой сына и дочь из сквота в коммуну, из арендованной квартиры в комнату очередного сожителя; дети привыкли спать на брошенном на пол тюфяке и нередко оставались на попечении ущербных, наркозависимых, опустившихся личностей. Удерживая руль правой рукой и нащупывая левой пачку печенья, Страйк вспоминал жуткие зрелища, которые разворачивались на глазах у них с сестрой: как в Шордиче молодой психопат дрался у себя в подвале с невидимым дьяволом; как в Норфолке подростка буквально запороли кнутом в якобы мистической коммуне (по мнению Страйка, это было наиболее омерзительное место, куда только забрасывала их судьба в лице Леды); как уличная проститутка Шейла, одна из самых хрупких подруг Леды, рыдала над крошкой-сыном, которому ее буйный сожитель проломил голову.

Непредсказуемое и порой страшное детство внушило Люси тягу к традиционному, стабильному укладу. Живя с мужем, инженером-сметчиком, не вызывающим симпатии у Страйка, и воспитывая троих сыновей, которых ее брат почти не знал, она бы, наверное, тут же выкинула из головы рассказ Билли о задушенном мальчике-девочке, как продукт больного воображения, и поспешно замела бы его в угол вместе с прочим житейским мусором, чтобы о нем больше не вспоминать. Люси привычно делала вид, будто насилие и любые отклонения от нормы остались в прошлом и умерли, как умерла их мать, а жизнь с уходом Леды будто бы стала незыблемой и безопасной.

Страйк мог это понять. Какова бы ни была пропасть между ним и сестрой, как ни злила его порой Люси, он ее любил. Тем не менее сейчас, на пути в Манчестер, он невольно сравнивал ее с Робин. Та воспитывалась, на взгляд Страйка, в обстановке типичной для среднего класса стабильности, но выросла, в отличие от Люси, совершенно бесстрашной. Ни одну из них не обошли стороной насилие и жестокость. Но в результате Люси спряталась в укромном месте, куда, по ее мнению, не могло дотянуться зло, а Робин сталкивалась со злом практически ежедневно, распутывая один клубок за другим, раскрывая все новые и новые преступления и душевные травмы, – к этому ее подталкивало то же внутреннее стремление к истине и ясности, какое Страйк ощущал в себе.

Пока солнце поднималось к зениту, высвечивая пестрые пятна на замызганном ветровом стекле, он все более сожалел, что Робин сейчас нет рядом. Она, как никто другой, умела истолковать любую версию. Она бы отвинчивала крышку термоса и наливала ему чай. Посмеялись бы вместе.

За последнее время они пару раз возвращались к старой привычке подтрунивать друг над другом: рассказ Билли своей тревожностью разрушил ту сдержанность, которая за минувший год с лишним выросла в постоянное препятствие их дружбе… или чему-то еще, добавил про себя Страйк – и на пару мгновений опять, как тогда, на лестнице, почувствовал ее в своих объятиях, вдохнул запах белых роз и ощутил знакомый аромат духов, который витал в офисе, когда Робин сидела за своим рабочим столом…

В расстройстве закурив очередную сигарету, он заставил себя переключиться на прибытие в Манчестер и на выбор оптимальной линии разговора с Дон Клэнси, которая в течение пяти лет звалась миссис Джимми Найт.

Пока Страйк мчался на север, Робин без каких бы то ни было объяснений вызвали на личную встречу с министром культуры.

Шагая по солнцу к Министерству культуры, средств массовой информации и спорта, которое находилось в большом белом здании времен Эдуардов в нескольких минутах ходьбы от Вестминстерского дворца, Робин поймала себя на том, что готова поменяться местами с любым из толпящихся на тротуаре туристов, поскольку в телефонном разговоре она уловила раздражение Чизуэлла.

Робин много бы отдала, чтобы заполучить хоть что-нибудь полезное для доклада министру о злостном шантажисте, но, поскольку она занималась этим делом всего полтора дня, само собой напрашивалось лишь одно: ее первое впечатление о Герайнте Уинне подтвердилось – ленивый, самодовольный, болтливый распутник. Дверь его кабинета чаще всего стояла открытой, и монотонный, как у пономаря, голос разносился по коридору, когда он с неуместным легкомыслием говорил о мелких заботах избирателей, похвалялся знакомством со знаменитостями и крупными политическими деятелями – словом, пытался создать впечатление, будто для специалиста его уровня руководство офисом по работе с избирателями – дело второстепенное, незначительное.

Всякий раз, когда Робин проходила мимо его распахнутой двери, он выкрикивал оживленное приветствие, демонстрируя подчеркнутое желание продолжить контакты.

Однако Аамир Маллик то ли случайно, то ли намеренно пресекал попытки Робин перевести эти приветствия в русло беседы: он опережал ее своими вопросами к Уинну или же, как сделал буквально час назад, просто затворял дверь у нее перед носом.