Посмеявшись, он продолжал:

– Зачем позвал-то? Вот уж не думал, что ты объявишься.

Страйк помедлил.

– Хотел тебе работенку предложить.

Барклай молча уставился на старого знакомого, потом запрокинул голову и расхохотался.

– Вот темнила! Почему ж ты сразу не сказал, а?

– Сам-то как думаешь: почему?

– Я даже вейпить стараюсь не каждый вечер. – Барклай посерьезнел. – Кроме шуток. Жена не одобряет.

Страйк задумался, не убирая сжатую в кулак руку с картонной папки.

С Барклаем он познакомился в Германии, когда расследовал дело о наркотиках. В британской армии, как и в любом другом сегменте общества, дурь покупалась и продавалась запросто, но Отдел специальных расследований поставили на уши в связи с одним делом, которое на первый взгляд было организовано куда более профессионально, чем многие другие. На Барклая указали как на ключевую фигуру криминальной цепочки, а уж когда среди его личных вещей нашли килограммовый брикет чистейшего марокканского гашиша, парня с полным основанием вызвали к следователю.

Барклай утверждал, что это подстава, и Страйк, присутствовавший при допросе, был склонен согласиться, хотя бы потому, что стрелок отнюдь не выглядел таким идиотом, который будет прятать кило гашиша на дне своего вещмешка.

Однако Барклай, по всем данным, подкуривал регулярно, и свидетели в один голос рассказывали о его неадекватном поведении. Страйк не мог избавиться от мысли, что из Барклая сделали козла отпущения, и по собственной инициативе решил копнуть поглубже.

В результате этого дополнительного расследования вскрылись интересные факты касательно инженерно-технического оборудования и стройматериалов, которые заказывались в невероятных объемах. Страйк не впервые выявил такого рода коррупционную схему, но почему-то двое офицеров, ответственных за таинственное исчезновение этих весьма ходких товаров, наиболее рьяно требовали отправить Барклая под трибунал.

Вызванный для беседы с глазу на глаз, Барклай опешил, когда сержант ОСР начал расспрашивать его не про наркоту, а про нестыковки в строительных подрядах. Поначалу он насторожился, но в конце концов рассказал Страйку, что не только замечал махинации, которых не видели или предпочитали не касаться другие, но и вел таблицу, куда с документальной точностью заносил объемы хищений. Солдату не повезло: те двое офицеров прознали, что он сует нос в их дела, и очень скоро у него в вещевом мешке обнаружился килограмм гашиша.

Когда же Барклай предъявил Страйку свою тетрадь (спрятанную куда надежнее, чем пресловутый гашиш), дознаватель поразился скрупулезности и находчивости ее владельца, не обученного следственным методам. Страйк хотел понять, с какой целью боец начал добровольное расследование, за которое теперь поплатился, но Барклай только повел широкими плечами и ответил: «Не моего ума дело, да? Так ведь они армию грабили. Казенные деньги прикарманивали, гады».

Страйк уделил этому делу намного больше времени, чем оно, по мнению следственной группы, заслуживало, но все же его дополнительное расследование, подкрепленное данными Барклая, привело нечистых на руку офицеров за решетку. Разумеется, все заслуги приписал себе Отдел специальных расследований, но Страйк добился, чтобы обвинения против Барклая были спущены на тормозах.

– Работенку, говоришь? – переспросил Барклай, не понижая голоса, потому что в пабе уже становилось шумно. – Сыщиком, что ли?

Такая перспектива его явно заинтересовала.

– Ну да, – подтвердил Страйк. – А ты, в принципе, чем занимался после дембеля?

Ответ оказался удручающим, хотя этого следовало ожидать. Первое время Барклаю было трудно удерживаться на одном месте, а года через два он устроился маляром-штукатуром в фирму по ремонту квартир, принадлежавшую его шурину.

– Главная добытчица у нас жена, – добавил Барклай. – У нее работа хорошая.

– Ладно, – сказал Страйк. – Для начала буду давать тебе отдельные поручения раза два в неделю. А ты будешь выставлять мне счет за выполненные действия. Не сработаемся – разбежимся в разные стороны, никто никого держать не собирается. Все честно?

– Типа, да, – кивнул Барклай, – ага, кажись, честно. А платить-то сколько будешь?

За пять минут они обсудили все финансовые вопросы. Страйк объяснил, что привлекаемые со стороны работники подписывают с ним индивидуальный договор субподряда и что квитанции, чеки и прочие расходные документы, связанные со следственными действиями, сдаются в контору для оформления компенсации. Наконец он раскрыл папку и подтолкнул ее к Барклаю для ознакомления.

– Нужно проследить вот за этим красавцем. – Он указал на снимок щекастого парня с густой курчавой шевелюрой. – Зафиксировать, с кем он встречается и что поделывает.

– Ага, понял. – Достав из кармана телефон, Барклай переснял фото и адрес объекта.

– Сегодня за ним походит один из моих ребят, – сказал Страйк, – а ты завтра к шести утра будь у его подъезда.

Ему понравилось, что Барклая не смутил столь ранний час.

– Кстати, как там девушка-то? – спросил Барклай, возвращая мобильный в карман. – Которая в газетах вместе с тобой мелькает?

– Робин? – уточнил Страйк. – Отпуск взяла. На следующей неделе вернется.

Они скрепили свою договоренность рукопожатием, и Страйк, поддавшись минутному оптимизму, чуть не забыл, что сейчас ему предстоит вернуться в офис, где торчит Дениза, которая будет трещать, как попугай, скрипучим голосом, разговаривать с набитым ртом и, хоть ей кол на голове теши, подавать ему вместо нормального чая какую-то жидкую бурду с молоком.

Чтобы попасть к себе в контору, Страйку пришлось пробираться сквозь преграды нескончаемых дорожных работ на Тотнэм-Корт-роуд. Миновав самый шумный участок, он позвонил Робин, чтобы поставить ее в известность насчет Барклая, но звонок был направлен в голосовую почту. Страйк вспомнил, что как раз сейчас она должна находиться в какой-то загадочной клинике, и разъединился, не оставив сообщения после сигнала.

Он пошел дальше, но в голову закралась внезапная мысль: ведь это всего лишь его домыслы, что посещение клиники связано с нервами Робин, а вдруг?..

У него в руке зазвонил телефон: на экране высветился номер офиса.

– Алло?

– Мистер Страйк? – испуганно скрипела ему в ухо Дениза. – Мистер Страйк, вы не могли бы прийти как можно скорее? Пожалуйста… здесь находится один джентльмен… у него к вам очень срочное дело.

В трубке раздался громкий стук, потом мужской вопль.

– Умоляю, как можно скорее! – завопила Дениза.

– Иду! – прокричал в ответ Страйк и торопливо заковылял вперед.

Тяжело дыша, превозмогая боль в правом колене, Страйк на последнем лестничном марше уже втягивал себя наверх за перила. Из-за стеклянной двери эхом разносились два голоса: один мужской, другой – визгливый и перепуганный – женский. Когда Страйк ворвался в приемную, Дениза, прижавшаяся к стене, выдохнула:

– Ох, слава богу!

На взгляд Страйка, парню, застывшему посреди приемной, было лет двадцать пять. Темные волосы неряшливыми прядями свисали на худое, грязное лицо, но не могли скрыть ввалившихся горящих глаз. Джинсы, футболка, толстовка с капюшоном – все было грязное, кожаный верх одной кроссовки отставал от подошвы. В ноздри сыщику ударил тяжелый запах немытого животного.

В том, что этот субъект психически неуравновешен, сомневаться не приходилось. Через каждые секунд десять на него нападал неудержимый, как можно было догадаться, тик: рука теребила кончик носа, уже покрасневшего от частых прикосновений, затем с глухим стуком била в чахлую грудину, после чего бессильно свисала вдоль туловища и почти сразу опять взлетала к кончику носа. Создавалось впечатление, будто парень не может вспомнить, как положено креститься, или же для быстроты упростил для себя это действие. Нос, грудина, рука у бедра; нос, грудина, рука у бедра; наблюдать за ним было тягостно, тем более что для него эти механические движения, наверное, оставались безотчетными. На лондонских улицах встречалось немало таких горемычных и явно нездоровых субъектов, от которых окружающим – одни неудобства; в вагоне метро зачастую оказывался пассажир, заставлявший других отводить глаза, а на углу топталась какая-нибудь кликуша, от которой пешеходы спешили перейти на другую сторону. Эти осколки разбитого рода человеческого были столь многочисленны, что уже примелькались и не задерживались в памяти.