– Ну здравствуйте, – протянул он кардиффским напевным говором, выйдя в коридор.

Взгляд Уинна, соскальзывая с шеи Робин на грудь, тут же взбегал к ее губам и глазам. Робин раскусила его по одной только этой повадке. Кочуя по офисам, она достаточно навидалась таких мужчин: под их взглядом хотелось провалиться сквозь землю, они не упускали возможности прихватить тебя за ягодицу, протискиваясь бочком в ограниченном пространстве или пристраиваясь за тобой в дверном проеме, они нависали над твоим плечом, якобы всматриваясь в монитор, и отпускали развязные комплименты твоей одежде, а после работы, за стойкой бара, – уже и твоей фигуре. «Шутка!» – выпаливали они, если встречали возмущение, а если ты успевала накатать на них пару жалоб, так и вовсе проявляли агрессию.

– И где же ваше рабочее место? – осведомился Герайнт вкрадчивым голосом.

– Я на стажировке у дяди Джаспера, – ответила Робин, улыбаясь во весь рот.

– У дяди Джаспера?

– Да, у Джаспера Чизла. – Робин произнесла фамилию так, как было принято в этом благородном семействе. – Он мой крестный. Меня зовут Венеция Холл, – добавила она, протягивая руку.

Ладонь Уинна оказалась влажной, да и вообще всем своим видом он походил на какое-то земноводное. На геккона он не тянул, но на лягушонка с выпяченным брюхом и тонкими конечностями – вполне; его редеющие волосы отливали жирным блеском.

– Каким ветром вас занесло в крестницы Джаспера?

– Вообразите, дядя Джаспер и папа – старые друзья. – Робин держала наготове свою легенду.

– С армейских времен?

– Со времен управления земельными ресурсами, – поправила Робин, придерживаясь заранее подготовленной фабулы.

– Ну да, – буркнул Герайнт и добавил: – Волосы у вас красивые. Натуральные?

– Конечно, – ответила Робин.

Его глаза вновь скользнули по ее телу. Робин выдавливала из себя улыбку. В конце концов, от беспрестанного хихиканья у нее заныли щеки, поэтому, пообещав Уинну, что непременно обратится к нему за помощью, Робин зашагала по коридору. Спиной она ощущала взгляд Герайнта до тех пор, пока не скрылась из виду.

Робин не сомневалась – как в свое время Страйк, раскусивший сутяжнические замашки Джимми Найта, – что сейчас раздобыла ценные сведения о слабостях Уинна. Опыт подсказывал, что такие мужчины, как Герайнт, – вот ведь удивительно – мнят, будто фонтан намеков сексуального свойства всегда будет оценен по достоинству и даже найдет отклик. За время своей недолгой секретарской карьеры Робин научилась отшивать и обходить стороной этих типов, каждый из которых мог счесть простую вежливость похотливой доступностью, а в неопытности и молодости видел непреодолимый соблазн.

Как далеко, допытывался у нее внутренний голос, готова она зайти в поисках компромата на Уинна? Блуждая по бесконечным коридорам с надуманной целью доставки документов, Робин воображала, как в отсутствие путающегося под ногами Аамира она заходит в приемную Уинна, склоняется над его столом – грудь на уровне глаз – и кокетливо посмеивается его скабрезным шуточкам.

Затем картина в ее воображении резко изменилась: на нее крупным планом надвигалось потное лицо Уинна с разинутым безгубым ртом; Робин чувствовала, как он стискивает своими клешнями ее запястья, пригвождая их к бедрам, и ощущала на себе его брюхо, вдавливающее ее в картотечный шкаф…

Нескончаемый зеленый ковер и стулья, арки из темного дерева и квадратные таблички – все будто размылось и сморщилось, когда выдуманный натиск Уинна обернулся панической атакой. Она ворвалась в оказавшуюся перед ней дверь, словно могла чисто механически справиться с приступом…

Дыши. Дыши. Дыши.

– Для первого раза впечатлений многовато, верно? – раздались мягкие слова немолодого, судя по голосу, мужчины.

– Да-да. – Робин смутно осознавала, что именно произнесла вслух. Дыши.

– Пройдет ведь? – И добавил: – Вы в порядке, голубушка?

– Астма, – объяснила Робин.

Это была ее стандартная отговорка. Под таким предлогом она могла остановиться, сделать глубокий вдох и вновь обрести почву под ногами в реальном мире.

– Ингалятор у вас есть? – обеспокоенно спросил пожилой распорядитель.

На нем был сюртук с манишкой, белый галстук-бабочка и роскошный нагрудный знак отличия. В ауре его внезапного великолепия у Робин промелькнула мысль о белом кролике, выскакивающем из шляпы фокусника посреди этого безумия.

– Оставила в кабинете. Сейчас все пройдет. Дайте мне минутку.

Перед глазами вспыхнуло золотым блеском, усугубляющим ее оцепенелое состояние. Парламентское лобби[19] – хорошо известный, богато украшенный холл в викторианско-готическом стиле, который Робин видела по телевизору, – граничило с палатой общин, а по периметру она различила четыре гигантские бронзовые статуи бывших премьер-министров – Тэтчер, Эттли, Ллойд-Джорджа и Черчилля – и выставленные вдоль стен бюсты остальных. Вперемешку с позолоченным убранством они, мерещилось Робин, словно отрубленные головы, вращались по кругу, поднимая на смех ее бессилие перед лицом этой величественной красоты.

Она услышала скрежет ножек стула. Распорядитель усадил ее и попросил кого-то из коллег принести стакан воды.

– Большое вам спасибо… спасибо…

Робин едва ворочала языком, страдая от своей никчемности, от позора и смущения. Не дай бог об этом узнает Страйк. Он отправит ее домой, талдыча, что она неспособна работать по этому делу. С Мэтью тоже лучше помалкивать, ведь для него подобные эпизоды – не более чем предсказуемый и постыдный результат ее дурацкой страсти к наружному наблюдению.

Пока она приходила в себя, распорядитель добродушно вещал у нее над ухом, и уже через несколько минут она смогла поддержать ни к чему не обязывающую болтовню. Давая ей время восстановить дыхание, он рассказал байку о том, как позеленел бюст Эдварда Хита, когда рядом с ним установили полноразмерную статую Тэтчер, и как пришлось поправлять его здоровье, чтобы вернуть ему темно-бронзовый цвет.

Из вежливости Робин посмеялась, затем встала и, еще раз поблагодарив, протянула распорядителю пустой стакан.

На обратном пути она думала: как бы подправить собственное здоровье, чтобы вернуть ту себя, какой была прежде?

Во вторник утром Страйк встал затемно. Приняв душ, закрепив протез и одевшись, он наполнил термос густо-коричневым чаем, забрал из холодильника приготовленные с вечера бутерброды, уложил их в полиэтиленовый пакет, туда же бросил две пачки печенья «Клаб», жевательную резинку, две упаковки картофельных чипсов с солью и уксусом – и выдвинулся навстречу восходу, а дальше в гараж, где стоял его «БМВ». На двенадцать тридцать у него была назначена стрижка в Манчестере – повод для встречи с бывшей женой Джимми Найта.

В машине Страйк расположил пакет с провизией в пределах досягаемости, а потом натянул хранившиеся под сиденьем кроссовки, чтобы искусственная нога увереннее держала тормоз. Взяв мобильный, он продумал текст эсэмэски для Робин.

Отталкиваясь от имен, полученных накануне от Уордла, Страйк потратил изрядную часть понедельника на изучение доступных материалов по двум детям, которые, как сообщил ему полицейский, пропали в районе Оксфордшира двадцать лет назад. В имени мальчика Уордл допустил ошибку, чем затормозил работу Страйка, но в конце концов Страйк все же отрыл в архивах газетные репортажи об Имаму Ибрагиме, в которых мать Имаму уверяла, что ее муж, ушедший из семьи, выкрал сына и увез в Алжир. Кроме того, пара строк об Имаму и его матери нашлась на сайте организации, занимающейся вопросами международной опеки. Отсюда Страйк заключил, что Имаму, целый и невредимый, проживает вместе с отцом.

Судьба Сьюки Льюис, двенадцатилетней девочки, сбежавшей из приюта, оказалась более таинственной. Страйк не сразу отыскал ее изображение на страницах одной старой газеты. В 1992 году Сьюки исчезла из дома-интерната в Суиндоне, но больше никаких упоминаний о ней Страйку не встретилось. С нечеткой фотографии широко улыбалась худышка с правильными чертами лица и короткими темными волосами.