Пламя сверкает на пальцах маленькой змейкой, переливается оранжевым и алым, растекается тонкой струйкой и танцует в воздухе.

– Верно, наставник? – он поднимает взгляд. Заглядывает в глаза тому, кто стоит в шаге от него.

Чёрный капюшон Учителя скрывает лицо. Лишь белый контур лица виднеется в темноте.

– Да, Таус. Я всегда верил в тебя.

Тот, кого назвали Таус, разворачивается и простирает руки в стороны. Два огненных крыла взмывают у него за спиной.

– Сайнее киано, эре маито… – нараспев произносит он.

Сила разливается по телу. Взрывается маленькими искорками в голове. Растекается горячими потоками по рукам. Тело поёт, откликаясь на её зов. Сила ласкает его, а он в ответ оглаживает её лёгкими касаниями пальцев.

Кому-то, чтобы призвать магию, нужно говорить слова. Кто-то использует танец или жест. Таусу Кхорну не нужно ничего. Он лишь закрывает глаза и ныряет в сладостный поток. Всё остальное – заклятья, знаки и прочая ерунда – лишь способ выразить своё почтение Ей. Великой Тьме.

В одно мгновение деревья, небо, тени мостов и замков вдалеке – всё обретает цвет, всё становится настоящим и живым. И если бы Таусу сказали, что он лишится возможности видеть этот мир навсегда – он бы ответил, что лучше умереть.

Резким движением чародей выбрасывает руки вперёд. Поток пламени срывается с кончиков пальцев – улетает далеко-далеко. С холма, на котором стоят они вдвоём, огненные струи уносятся вперёд, в долину над рекой, завесой пламени накрывают форт ведьмаков.

Человечки – маленькие и перепуганные, даром что разодетые в туники с гербами, мечутся вдалеке, пытаясь потушить пожар. Кто-то уже бежит к башням, кто-то разворачивает катапульты… Таус не пытается сдержать хохот, рвущийся на волю.

– Так легко! – выкрикивает он. Голос мага перекрывает шелест пламени и вопли перепуганных людей.

– Запомни это чувство, – наставник опускает руку ему на плечо, – пока оно с тобой – ты непобедим.

Эклери открыл глаза. Серый потолок над головой украшало желтоватое пятно. Где-то за окнами колокольня Девы Бурь отбивала восемь часов. Значит, нужно было вставать – магистр назначил встречу на девять часов.

Эклери вздохнул. Ему не хотелось видеться с этим человеком – он не любил тех, кто представляет власть. Впрочем, не любил он и тех, кто выступает против неё. Иногда Эклери сам себе задавал вопрос: а ты любишь вообще кого-нибудь? Но ответить на него не мог.

Он поднялся с кровати и босыми ступнями прошлёпал по холодному полу к окну. Человечки, маленькие и неживые, спешили по узкой улочке в обе стороны – лавочники шли на работу, ночные бабочки торопились домой.

Двух и трёхэтажные домишки плотными рядами тянулись по обе стороны от проезжей части – такой, казалось, узкой, что два кэба, столкнувшись нос к носу, не смогут разъехаться между собой. Тусклые коричнево-серые фасады пестрели окнами, занавешенными выцветшими шторами. С подоконников кое-где свисали пожухлые цветы – они выглядели бурыми, несмотря на то, что дождь, накрапывавший с низкого серого неба, должен быть смыть с них обычную городскую пыль. Вода, стекая с крыш, делала крохотные палисадники похожими скорее на болотца, и словно камыши выглядывали из них прошлогодние стебли астр. Лужи соединялись в грустный ручей, текший по наклону улицы, и пройти, не замочив ноги, было практически невозможно.

Эклери обхватил голову и стиснул виски, как будто бы это усилие могло заставить мир кругом обрести смысл и цвет – но нет. Человечки оставались такими же далёкими в своих потускневших, выгоревших на солнце и застиранных до дыр одеждах.

Иногда, когда Эклери только лишь просыпался, его посещала пугающая мысль, что он застрял в какой-то временной петле. Что время движется по кругу, и каждый новый день – лишь повторение дня вчерашнего, а все остальные попросту скрывают это от него.

– Мда… – пробормотал он. И со вздохом потянулся к серому балахону, который служил ему ежедневной одеждой. Эклери давно уже не носил чёрных цветов, которые предписывал магам закон. Он мог бы и вовсе не носить мантии, всё равно никто не заметил бы его среди других таких же серых теней. Но Эклери плохо представлял, кем он станет тогда – без этой последней памяти, напоминавшей ему о волшебстве.

Затянув шнурок плаща на горле, он натянул на голову капюшон и, прикрыв за собой дверь, стал спускаться вниз – по возможности стараясь не попадаться никому на глаза. Эклери ни с кем не хотел говорить. Но, как всегда, когда ты чего-то избегаешь, Судьба или Владыка Небес – что, в сущности, одно – делает всё наоборот.

Выбравшись на мостовую и почти что уже остановив кэб, он столкнулся с живущим в соседнем доме стражником-ведьмаком. Опознать такого было легко – у всех, кто ещё был жив, пылали красным глаза.

– Мало вас жгли?! – поинтересовался тот, пытаясь залезть в кэб вереди него. – Вы ещё путаться будете под ногами у честных людей?

Эклери поколебался – отвечать или нет – но решил промолчать, потому что ведьмак явно был голодный, невыспавшийся и злой, а спорить с такими никакого смысла нет. Он позволил тому занять подъехавший кэб и стал ждать, когда в конце улицы покажется другой.

Настроение упало совсем, и Эклери обернулся на домик, в котором обитал – раздумывая, не вернуться ли назад. В его окнах, темневших на втором этаже, было так пусто и темно, что, представив себе день, проведённый в четырёх стенах, Эклери решительно поднял руку и задержал как раз показавшийся из-за угла кэб.

– В магистрат, – распорядился он. Кэб тронулся, а Эклери обхватил руками плечи и попытался вернуться в прерванный звоном колоколов сон.

Литон отвратительно ориентировался в городе – и Госпожа, безусловно, не могла этого не знать.

Ему оставалось лишь гадать, какие безумные интриги вертелись в её голове, когда она отправляла его с клочком драгоценных человеческих бумаг в магистрат.

Литону предписывалось отыскать некоего Артария – магистра, по словам Госпожи – и крайне тихо и незаметно передать ему клочки.

Литон не слишком высоко ставил этот странный план – он не понимал, почему эти квадратики с рисунками настолько важны. Но Госпожа привязала его к себе уже давно.

Сначала сделка казалась выгодной обоим – а если уж совсем честно, то Литон ожидал выиграть от неё куда больше, чем Госпожа.

Потребовалось добрых пять лет кропотливого труда, чтобы понять, что Госпожа вовсе не так проста.

Нет, умной он бы её не назвал. Скорее, в чародейке таилась какая-то резкая и порой бессвязная хитреца. Госпожа всегда и везде находила выгоду для себя, у нищего могла вырвать последнюю монетку, если видела, что под грязью таится золотой. А глаз у неё был намётан на всё, что блестит – это Беиска видела издалека.

Когда-то, пятнадцать лет назад, в годы, когда ещё только начиналась война, Литон даже думал, что влюблён в неё – разумеется, не настолько, чтобы полностью подчинить себя смертной, но… Госпожа подчинила его сама.

Чем дольше он состоял на службе, тем отчётливей понимал, что свою награду не получит никогда.

Сегодняшнее поручение было не из самых сложных – если бы только не эти проклятые города.

На архипелаге, где обитала Госпожа, и без того постоянно с неба лилась вода, так что немудрено было промокнуть до самых костей. А здесь, в городе, на дорогах к тому же скапливались большущие лужи, проезжая по которым, извозчики разбрызгивали во все стороны жидкую грязь. Дома заслоняли свет, сплошными стенами каменного лабиринта возвышаясь с обеих сторон. Да и сами люди закрывались от мира так, что при всём желании и толики жизненной силы было не урвать.

Ну и, конечно же, сам магистрат. Это место походило на гигантский муравейник, где множество людей толпилось, собиралось кучками, что-то жужжало и ожидало чего-то, чего дождаться никак не могло.