***

Валяться в горячей воде, пахнущей чем-то горьковато-травяным (настырная служанка заставила его перенюхать чуть не дюжину флакончиков), Гуннару неожиданно понравилось, хоть он и поворчал, залезая в ванну, как обозвала всё та же служанка небольшой бассейн вроде тех, что рядами стояли в дворцовом то ли дворе, то ли саду, собирая воду, бьющую из фонтанов. «Я вроде не сухарь, чтобы меня размачивать», — буркнул он, неохотно стаскивая рубаху. Девица уставилась на его шрам, оставленный разбойничьим топором, Гуннар спохватился, что она всё ещё здесь, и попытался её отослать. Она заупиралась, заявляя, что должна помочь гостю искупаться, однако Гуннар заявил: «Вот родишь ребёнка и купай его, а я и сам управлюсь», — и уже без всяких церемоний выставил её за дверь умывальной. Давая тем самым повод для первых сплетен, но об этом он не задумывался. Впрочем, оставь он девицу, чтобы помогла искупаться, сплетни пошли бы точно так же, только другие.

Сухарь — не сухарь, но почувствовал себя он совсем раскисшим, полежав в горячей воде после долгой утомительной дороги. Пожалуй, от помощи слуги, только, разумеется, мужчины, он бы теперь не отказался — всерьёз смывать с себя грязь, как и шевелиться вообще, было откровенно лень. Тем более что вместо нормальных мочалок, грязь эту с тела сдирающих, лежали на краю… э-э… ванны какие-то смехотворно-мягкие пористые штуки. «Губки» — вспомнил Гуннар название, вычитанное в какой-то книге.

Он всё-таки заставил себя потереть этим недоразумением и лицо, и тело, потом выбрался из воды, заметно потерявшей прозрачность и приятный запах. На слишком вычурной, по его мнению, бронзовой решётке висели несколько не полотенец даже, а целых простыней из мягкого полотна, покрытого с одной стороны бесчисленными мелкими петельками. Такие ткали, как он опять же знал из книг, в Миррии, и были подобные мелкие петельки тщательно охраняемым секретом тамошних ткачей. Стоило такое полотенчико, как хорошая броня, и потому в доме ярла Тёплого Дола их не водилось вообще, а в королевском дворце Нордланда могло найтись одно-два разве что из подношений ютгардских купцов. Гуннар обтёрся одним, завернулся во второе, ещё сухое, и вернулся в комнату, такую просторную, что дома её непременно разгородили бы на четыре части, не меньше. А ещё непривычно светлую — окно было просто огромным.

В окно это било прощальными лучами солнце, но ветер, порывами влетавший в него, нёс влажные запахи дождя. Эх, что ж он не пошёл раньше? Хоть один-два дня в дороге не глотать горячую пыль и не жариться на палящем солнце, чтобы приехать в это змеиное гнездо не таким замученным! «А интересно, — подумал Гуннар, подходя к окну, — это здесь плохая примета или хорошая, когда во время какой-нибудь церемонии идёт дождь?» Впрочем, судя по долетающему с ветром глухому рокоту, откуда-то шла гроза, не просто дождь, а гроза не бывает долгой. Не на несколько дней уж точно.

За окном раскинулся настоящий сад, не те ряды деревьев и кустов, сквозь которые они проехали недавно. Ветер безжалостно трепал пыльные тусклые кроны, деревья шумели, как прибой, солнце словно бы пригасло, прорываясь лучами сквозь набежавшую откуда-то серую муть… Гуннар посмотрел немного, как собирается дождь, и пошёл одеваться: сидеть в своих чересчур просторных покоях в одиночку, когда ветру подвывает целая стая волков в твоей душе, было просто невыносимо, а чтобы найти двоюродного брата, следовало привести себя в приличный вид — не бродить же по чужому дворцу в одном полотенце.

Как и подсказал гвардеец, патрулировавший коридор, Аксель нашёлся в покоях напротив, тоже с ещё мокрыми волосами, но собранный и деловитый, Гуннару даже неловко стало за то, что так позорно раскис. Кузен пересматривал какие-то бумаги, но услышав шаги, поднял голову.

— Если хочешь узнать, будут ли нас сегодня кормить, то я ничего не могу сказать, — со смешком сказал он. — Сам не знаю. Такое чувство, что всем тут не до нас.

— Готовятся к завтрашней церемонии, наверное, — отозвался Гуннар. Есть пока не слишком хотелось, после горячей ванны хотелось только пить, а на изящном резном столике в его покоях нашлись и вода, и слабенькое кислое винцо (Гуннар глотнул разок-другой из любопытства и зарёкся делать это впредь — гадость неописуемая). Были там и какие-то фрукты, сплошь незнакомые, так что рисковать Гуннар не стал: не хотелось всю ночь перед завтрашней церемонией пробеʼгать в небольшую комнатку за умывальной, а потом на само’м представлении королю отчаянно жаться или пытаться стоять прямо, невзирая на рези в животе.

Аксель слегка отодвинул от себя стопку уже просмотренных бумаг. В его покоях окно выходило на восток, там уже вовсю чернело и в черноте этой посверкивало, так что тяжёлые створки, где в завитушки рамы были вставлены большие куски стекла, были плотно закрыты, чтобы ветер не сдувал бумаги со стола.

— Как ты? — спросил он. Он явно чувствовал себя виноватым в том, что сам-то, подписав договор, вернётся домой, а кузена, да ещё настолько младшего, бросит здесь.

Гуннар пожал плечами.

— Всё хорошо, Аксель. Вроде бы мой… жених не похож на сластолюбивого придурка. Как-нибудь договоримся, я думаю. Если уж со мной служанка пыталась заигрывать, у него тут таких служанок должно быть…

— Не только служанок, — усмехнулся кузен. — Принц всё же, хоть и не наследный. А за сегодняшний спокойный вечер я ему от души благодарен, даже если он сластолюбивый придурок.

— Я тоже, — хмыкнул Гуннар, присаживаясь сбоку за стол. Столешница была набрана из дерева разных цветов, кусочки складывались в прихотливый узор. Сколько же у южан лишнего времени, если они могут позволить себе тратить его на такие вот… украшательства?

Кузены помолчали. В дороге они поговорили, кажется, обо всём, что касалось предстоящего Гуннару житья в виссантском королевском дворце и его… м-м… семейной жизни. Начинать заново не хотелось, и Гуннар спросил, кивая на длинные списки под рукой Акселя:

— Имена тех, кто попал в плен к виссантцам?

— Они самые, — кивнул Аксель. Он коротко глянул на две тяжёлые шкатулки, дважды перевязанные толстым шнуром накрест и опечатанные лично королём. Содержимое их оценивалось ютами-ювелирами, которым поневоле приходилось быть беспристрастными: да, работали и торговали они, главным образом, в Виссанте, но слишком большая часть драгоценных камней для их работ добывалась в Нордланде. Даже Теодорих без возражений согласился на то, чтобы стоимость опалов из шахт Костяного распадка оценили именно пройдохи-юты.

Их же мастера изготовили и те украшения, которые Гуннар вёз женщинам, принадлежащим к семье будущего супруга. Мужчинам, разумеется, — даже шестилетнему внуку Теодориха, — в дар предназначалось оружие, пусть и висеть ему, грозному, тяжёлому, ничем не украшенному, на стене до скончания века, потому что вряд ли какой-нибудь южанин, особенно королевской крови, станет носить клинок из настоящей нордландской стали, изготовленный именно для боя, а не для того, чтобы покрасоваться.

— Неужели так много наших попало в плен? — удивился Гуннар, оглядывая стопку листов, исписанных сверху донизу.

— Вряд ли. Здесь списки тех, кого командиры не досчитались в своих отрядах ни живыми, ни мёртвыми. Посмотрим, сколько из них живы до сих пор…

Завязавшийся было разговор на безопасно-нейтральную тему прервала пожилая женщина в чёрном, одетая как служанка из богатого дома, но с осанкой и выговором придворной дамы.

— Прошу прощения у их высочеств, что отрываю от важных дел, — проговорила она церемонно, кланяясь по очереди сначала Гуннару (очевидно, как жениху своего принца), потом Акселю. — Я служу вдовствующей княгине Иоланте, дочери его величества. Моя госпожа просит их высочеств удовлетворить её маленькую прихоть. — «Похоже, прислуга должна не обращаться к знати прямо, а именовать господ «он» или«они», — подумал Гуннар, вспомнив бойкую вроде бы и настырную девицу, которая тоже называла его исключительно «его высочество».

— Какую ещё прихоть? — хмурясь, спросил Аксель.