— Мне туда ещё дорогого супруга тащить, — пробормотал Дамиан. — Трёхликий, что же я такого плохого сделал, что меня при жизни так карают?

— А давай, я буду с ним учить столовые приборы, — предложила добрая девочка Цинния. — Он же гордый, не захочет, чтобы над ним смеялись. А я будто бы сама буду их зубрить, а его попрошу меня проверять? Ему пока вставать нельзя, а всё лежать и лежать скучно, тут я и приду, потому что отцу с матушкой некогда, бабушка болеет, тебе приглашения эти разбирать… Давай?

— Давай попробуем, — согласился он. — А я пока схожу бабушку проведать. Не нравится мне, что у неё так быстро новый приступ случился. Эй, кто там! Горячую ванну и что-нибудь лёгкое перекусить!

Королева Элина и в юности не могла похвастаться крепким здоровьем, а после рождения Дамиана её личный целитель предупредил Теодориха, что в следующий раз ему придётся выбирать между матерью и младенцем, и никакие жрицы Тёмного Лика не помогут. Чужая жизнь может поддержать силы умирающего до тех пор, пока сам он не справится с раной или болезнью, но у её величества не будет на это сил, даже если пустить под нож целую каторжную тюрьму. А ребёнок, родившийся у настолько ослабленной женщины, всю жизнь будет хилым, и вообще целитель не даёт никаких гарантий, что он не родится уродом, калекой или слабоумным.

Королю не были нужны ни дети-уроды, ни мачеха для здоровых детей. Разумеется, найти хоть вторую, хоть пятую жену Великому кесарю не стоило бы никакого труда, но новая королева наверняка возненавидела бы сыновей от предыдущего брака за то, что у её-то детей никаких прав на тиару не будет, пока живы отпрыски покойной предшественницы. А Теодорих детей своих любил и подобных проблем им не желал. Так что он легко уступил просьбе своей супруги никогда более не навещать её в опочивальне, полагая, что его там с успехом заменит какой-нибудь женоподобный красавчик. Ничего подобного — плотская любовь внушала болезненной королеве такое отвращение, что она полностью посвятила себя любви духовной. Общение с супругом свелось у неё к официальным церемониям, где она стоически присутствовала, несмотря на мигрени и дурноту, а на обычных балах и приёмах она не появлялась вовсе, став настоящей затворницей, принимающей у себя почти исключительно жриц и послушниц.

Дамиану в последнее время казалось, что она и их-то с Юстинианом видит неохотно. Это было… обидно. Глупо, по-детски, но обидно. Они-то её продолжали любить, хотя Дамиану всё меньше нравилась одержимость матери духовными книгами и обрядами.

Выглядела она гораздо лучше, чем он боялся — после прошлого приступа он застал её лежащей в постели и такой бледной и холодной, словно это у неё выпустили кровь из жил, а не у очередного душегуба. В этот раз она сидела в кресле, хоть и была закутана в скетскую пуховую шаль, и лицо, хвала Трёхликому, не выглядело бескровным. Только круги темнели под глазами, да пальцы показались Дамиану ледяными, когда он взял их, чтобы поцеловать. Он попытался отогреть их в ладонях, но мать досадливо отняла руку, и Дамиана опять уколола детская обида, что прикосновения родного сына ей неприятны.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ещё года два назад, — со слабой улыбкой ответила она, — я ждала, что, когда ваш отец передаст тиару Тину, а сам останется его советником, я смогу уйти в обитель серых сестёр. Теперь я понимаю, что не доживу до этого дня.

— Матушка!

Она слабо отмахнулась от его возмущённого восклицания.

— А ты как, Мин? Мне сказали, что вы наконец подтвердили брак с нордландским принцем.

— Да, матушка.

— И чем ты думаешь теперь занять своего супруга?

— Занять? — Дамиан чуть усмехнулся. — Нас ждёт весьма насыщенная осень, матушка. Думаю, мне следует набрать побольше приглашений на семейные торжества по всему Виссанту, чтобы Гуннар увидел не только столицу.

— Это хорошо, — кивнула королева. — А то я слышала пока что разговоры только про библиотеку. Так и хотелось послать мальчику ещё и канвы с пяльцами и моток цветного шёлка.

— Канву и шёлк? — удивился Дамиан.

— В дополнение к книгам по истории и землеописанию Виссанта, — усмехнулась мать. — О нашем славном прошлом и блистательном настоящем. И учебник этикета для лавочников, мечтающих выдать дочерей с хорошим приданым за знатных, но небогатых женихов. В самый раз для того, кто в пятнадцать лет возглавил отцовских егерей, или как это в Нордланде называется?

Дамиан нахмурился. Посадить супруга за пяльцы он, разумеется, в мыслях не имел, но чем плоха история Виссанта? И при чём тут походы Гуннара на разбойников и троллей?

— Я не понимаю, — сказал он.

— А ты подумай, — с горькой улыбкой посоветовала она. — Если не хочешь всю жизнь прожить с человеком, который тебя ненавидит. Может быть, Трёхликий будет милостив к тебе, и ты поймёшь.

***

Гуннар проспал весь день и проснулся аккурат на закате — в самое дурацкое время. Голова налилась мутной тяжестью, во рту словно кошки нагадили, и сам он весь был вялый и потный. Сиделки его больше не стерегли, как ни странно, так что он подумал: наверное, тётка с жуткими, нечеловеческими глазами отказалась выхаживать настолько дурного раненого. Благодарение Предвечным за это.

Он заставил себя сесть и содрать промокшие от липкого пота тряпки. Вода в ванну, сколько он помнил, лилась из посеребрённой трубы, так что можно было не звать служанок с вёдрами. Её только грели, похоже, заранее, но Гуннар и не собирался отмокать в горячей воде: холодной здешнюю воду могли считать только те, кто никогда не обливался колодезной, и нордландец добрых четверть часа плескался под струёй, бегущей и бегущей из трубы. «Хоть что-то хорошее имеется в этом проклятом Виссанте», — подумал он, энергично растираясь полотенцем. После такого купания даже есть захотелось всерьёз, а не сухариков с бульоном.

Но когда он вышел из ванной, завернувшись в пушистое петельчатое полотно, вместо ужина его ждал дорогой супруг собственной помятой персоной. По крайней мере в кресле он сидел он полубоком, и Гуннару стало неловко за свою ночную несдержанность. Понятно, что принц сам напоил его той дрянью, но это всё же не было поводом драть виссантца, словно голодный пардус.

— Больно? — с неожиданно прорвавшимся сочувствием спросил Гуннар. — Простите.

Супруг посмотрел на него с таким изумлением, что просить прощения сразу расхотелось. Понятно, кто же ждёт извинений от северного дикаря?

— Терпимо, — чуть помедлив, ответил Дамиан. — Бывало и хуже. В юности я нарвался на банду дезертиров — решил удрать от охраны, дурак, — и хотя сумел продержаться до того момента, когда охранники меня всё-таки нашли, потрепали меня здорово. Да и в этот раз я сам виноват в своём… недомогании. Так что прощения просить вам совершенно не за что. Вы сможете сидеть за столом? Я тут приказал подать ужин на двоих, но если вам тяжело, можно перейти в спальню.

— Давайте здесь, — буркнул Гуннар, оскорблённый небрежением к его подвигу терпимости и великодушия. — Все бока уже отлежал.

Дамиан, хвала Предвечным, ничего не сказал о том, почему его супруг был вынужден столько времени отлёживать бока.

— Согласно обычаю, эту ночь мы должны провести вместе теперь уже в вашей постели, — проговорил он, пока всё та же не в меру бойкая девица расставляла на столе тарелки и раскладывала приборы, словно забыв о том, что нордландский принц их игнорирует. — Не вскидывайтесь так, я просто лягу к вам под бочок и просплю там до утра. Я не храплю, не лягаюсь и не складываю ноги на лежащего рядом, не беспокойтесь.

— Счастлив это слышать, — проворчал Гуннар.

— А пока мы ужинаем, я вам расскажу кое-что о своих обязанностях, — продолжил Дамиан, небрежным взмахом руки отсылая служанку прочь. Та надулась, но с настоящим, не варварским принцем спорить не посмела.

— Не знаю, что вы читали и слышали о Виссанте, — проговорил он, с удивительной для его титула ловкостью разложив по тарелкам маленьких птичек, зажаренных целиком до золотистой корочки. — Возможно, вы знаете о том, что королевская власть в нашей семье передаётся исключительно старшему сыну старшего сына и далее. Если с моим отцом и братом, храни Трёхликий, что-то случится, Великим кесарем станет Маркел, будь ему хоть семь лет. Я буду только его регентом… и не могу сказать, чтобы меня это печалило. С очень, очень давних пор старший сын — правая рука короля. Та, что держит плеть, а то и меч. Младший сын — рука левая, со сладким пирогом, потому что люди должны не только бояться своих правителей, но и любить их. Поэтому младший принц, не наследник трона, открывает все праздники, объявляет амнистии, посещает торжества своих подданных.