— Вы же привезли столько всякой провизии, — сказала она наконец. — За что ещё платить?
— Это подарок, сира, — терпеливо сказал он. — Мне было выдано столько-то продуктов таких-то наименований на подарки тем-то и тем-то, по ним я отчитаюсь отдельно. А мы втроём, да ещё с четырьмя лошадьми, почти неделю сидели у вас на шее, и я обязан покрыть ваши расходы. Я же вам не родственник и не вассал, чтобы кормить меня и где-то устраивать за свой счёт. Вот тут подпишите, будьте добры.
— Это тоже для отчёта? — спросила она, взяв у него неудобное, слишком толстое наливное перо и нацарапав свою подпись под списком.
— И это, и ответ гномов, — кивнул он. — Я пока что на побегушках у старших, сира, и каждый свой чих должен заверять бумажкой с подписью и печатью. Не обижайтесь, ладно?
— Какие уж тут обиды, — пробормотала она, глядя на внезапно свалившуюся на неё кучку серебра. — Чихайте ещё, с удовольствием подпишу, сколько раз вы чихнули.
Из-за фуры ехали поневоле медленнее обычного, хоть и не тащились сонными улитками, как если бы сопровождали телеги с зерном. Всё же гномы действительно знали толк в механизмах, и большая, неповоротливая с виду повозка катилась так легко и мягко, словно вообще не была загружена. Рядом с нею сразу пристроился сир Кристиан, потеснив даже охрану, и Катриона не стала мешать ему разбираться с Меллером, хотя ей очень хотелось напоследок поболтать с неглупым и кое-что повидавшим собеседником — когда теперь ещё представится такая возможность?
Возвращаться на ночь глядя в Вязы она, разумеется, не стала. И вообще, на то, чтобы разгрузить фуру и сдать десятину и подарки для барона его управителю (вот уж Карл удивился, получив деньги вместо зерна!), ушёл остаток вечера, так что выбраться в храм получилось только утром. Мать Саманта несколько раз перечитывала и разрешение на брак, и сопроводительное письмо к нему, хмурилась, вздыхала и сама спросила наконец, не проще ли будет как-то обойтись этой зимой своими силами, чем влезать в долги. Разумеется, часовне совсем бы не помешало ещё одно пожертвование, сказала она, но глава Храма, видимо, упускает из виду разницу в доходах у жителей столицы графства и Приграничья.
А барон уже знал от сира Кристиана, какой ответ Катриона получила из Озёрного, и даже не спросил — уверенно так заявил: «В долг больше брать не станешь, верно? Вот и правильно». Баронесса тоже повздыхала: «А я так надеялась помочь вам, бедное дитя». Катриона уныло промолчала на это: в замке вовсю готовились к помолвке сира Кристиана с сирой Луизой, и заикаться о своих Вязах в качестве приданого… Сиру Кристиану нашли невесту, а сиру Роланду, ныне графскому гвардейцу, даже отцовский замок показался тесен и скучен — что’ ему убогое сельцо на задворках баронства. Катриона подумала, как хорошо, что ей не хватило смелости признаться ему в своих чувствах. Может быть, он и не стал бы над нею смеяться, но ни сама она, ни её любовь ему точно не были нужны.
После обеда она собиралась возвращаться домой, но именно в это время и приехала Елена Ферр, да ещё и столкнулась с Катрионой прямо во дворе, едва выйдя из кареты.
— Вы здесь, сира Катриона, — сказала она. — Очень хорошо. Пойдёмте ко мне, что ли. Ламберт, как мне уже доложили, опять где-то пропадает, так что никто не помешает мне расстроить вас, бедняжку, ещё больше.
— Да я не уверена, что смогу ещё больше расстроиться, — мрачно сказала Катриона. Ей, честно говоря, неловко было, что женщина, уставшая в долгой дороге, собирается возиться с нею вместо того, чтобы спокойно умыться, одеться в домашнее и с дочерью наконец увидеться после целого лета разлуки, но у той, видно, на первом месте были дела. Или она просто хотела отделаться поскорее от заботы, которую ей наверняка навязал барон.
— Вы не поверите, сира, — с невесёлой улыбочкой возразила Елена, — но хуже всегда есть куда. Пойдёмте.
В её с сиром Ламбертом спальне Катрионе, разумеется, бывать не приходилось, так что она восхищённо выдохнула при виде небольшой, но светлой, тёплой и уютной комнаты. Камин в ней был так же облицован цветным камнем, как в кабинете барона, и окно было таким же, как там, огромным и прозрачным-прозрачным. А ещё была кровать под мягким и нарядным суконным балдахином и стол с чернильным гномьим прибором и гномьей же лампой под наборным колпаком из разноцветного стекла. А ещё была тумбочка под окном со стоящей на ней маленькой переносной горелкой и чайным сервизом. И был пузатый шкаф для одежды, такой здоровенный, что в нём не то что в прятки играть — жить можно было. А уж зеркало на стене просто поражало воображение. Катриона знала, что такие огромные зеркала существуют, только это было как знание того, что у королевства есть столица, а там сидит на троне король, но разве простая деревенская сеньора сможет его когда-нибудь увидеть? И однако же зеркало, в котором можно увидеть себя в полный рост — вот оно. Большое, ясное, отлично освещённое, совершенно безжалостное. Посмотришься в него и поймёшь, что чучелу, которое в нём отражается, даже надеяться не стоит на чью-то ответную любовь. Пусть радуется, что кому-то брак с ним, чучелом этим, может быть выгоден.
— Если девушка смотрится в зеркало, значит, всё не так плохо, — сказала Елена, по-прежнему невесело улыбаясь. — Садитесь в кресло, сира Катриона, сейчас я вас чаем напою, а то барон до сих пор не признаёт этот запаренный веник, а я, каюсь, без запаренного веника чувствую себя, как запойный пьяница без вина. Вот, кстати, почитайте пока, чтобы не скучать. И простите за неважные вести.
Она положила Катрионе на колени новенькую, аж глянцевую ещё кожаную папку с гладкими яркими шнурками. «Бедняжка, которую собирались расстроить ещё больше», с замиранием сердца развязала узелок и озадаченно нахмурилась: папка полна была разномастных бумажек, вкривь и вкось исписанных разными почерками.
— Ой, — вздохнула Катриона, — госпожа Елена, вы уж извините, но я плохо чужую руку разбираю, а тут ещё и не одна.
Та посмотрела на неё с удивлением.
— Да? Но вы же вели хозяйство отца, а потом брата. Я подумала… хотя, конечно, чьи записи вам было читать. Простите. Ладно, я расскажу суть, а подробности понемногу прочитаете потом. Зима длинная, и она ещё даже не начиналась.
В общем, как рассказала Елена, между делом ставя чайник на горелку, заваривая чай, разливая его по чашкам и нарезая сладкий пирог (не соврал пекарь, пирог принесли чуть ли не вместе с сундучком госпожи Ферр), она поручила каким-то таинственным типам собрать все сведения о городской родне Катрионы. Матушкины сёстры, присылавшие племянникам письма с соболезнованиями после похорон отца, о смерти Вальтера не знали, и не мешало бы их, кстати, известить: сын покойной сестры всё-таки. А вот тот самый матушкин кузен откуда-то узнал о гибели Вальтера и теперь разнюхивал всё, что мог, о Волчьей Пуще, о Вязах и о «бедной сиротке, которую следовало взять под опеку». Нет, таких действий госпожа Елена вовсе не осуждала. Она и сама занималась тем же самым. Не понравилось ей, что дядюшка Артур, давно и благополучно женатый и имеющий троих детей, очень любил юношей, почти подростков, но объявлять их своими официальными фаворитами не спешил. Попользовавшись ими год-другой, он обычно избавлялся от надоевших любовников каким-нибудь приличным способом, а сам подыскивал себе свеженького и неиспорченного — обычно сир Артур выбирал его из приехавших в столицу графства юных и неопытных сеньоров родом из окружающих деревушек.
С последним же он крупно промахнулся: юное чистое создание с ясным взором оказалось той ещё пиявкой, и отделаться от него по-хорошему сиру Артуру никак не удавалось. Тот соглашался уступить место следующему только при условии хороших отступных, в противном случае грозился ославить стареющего сластолюбца на весь Озёрный, особенно упирая на невеликие мужские таланты сира Артура. Так что, сира Катриона, предупредила Елена, готовьтесь к возможности стать женой молодого да раннего паршивца. Про разрешение вступить в брак сразу после Солнцеворота дядюшка уже как-то пронюхал. Как бы он не привёз своего любовника в Волчью Пущу через неделю-полторы после праздников. И отказаться от его сомнительной заботы у вас права нет — он ведь и правда ближайший ваш родственник мужского пола.
