Последнее мирное лето 1914 г. Толстой проводил у Волошина в Коктебеле. Впоследствии он не раз обращался к этим канунным дням, фиксируя владевшее тогда многими настроение пессимизма и предчувствие вселенского хаоса. Например, в «Рассказе проезжего человека» (1917): «...на юге было особенно в этот год весело и шумно. Почти тревожно. Многие неожиданно разошлись – мужья с женами, другие внезапно отчаянно влюбились. Происходили странные, почти непонятные ссоры. Точно вихрь окреп и теперь бешено, невидимо, крутился между людьми, туманя сознание, распаляя чувства. Это был тоже последний сезон в Крыму» (III, 9). Или, позже, в «Хождении по мукам»:
Нынешним летом легкомыслие и шаткость среди приезжих превзошли всякие размеры, словно у этих сотен тысяч городских обывателей каким-то гигантским протуберанцем, вылетевшим в одно июньское утро из раскаленного солнца, отшибло память и благоразумие. По всему побережью не было ни одной благополучной дачи. Неожиданно разрывались прочные связи. И, казалось, самый воздух был полон любовного шепота, нежного смеха и неописуемой чепухи, которая говорилась на этой горячей земле, усеянной обломками древних городов и костями вымерших народов. Было похоже, что к осенним дождям готовится какая-то всеобщая расплата и горькие слезы
Известие о начале мобилизации 17 (30) июля 1914 г. застало писателя на пути в Москву («Я возвращался из Крыма. На Харьковском вокзале был знаменитейший борщ. Весь поезд весело устремился в зал I класса. Но вместо борща ждало извещение о мобилизации. На переполненном, гудящем вокзале продавалась летучка, листок в четверку с неслыханным, жутким, жирным заголовком: “Мобилизация!”»[284]). В первые месяцы войны в стране царил небывалый патриотический подъем, захвативший почти все слои общества, в том числе и самого Толстого. В качестве военного корреспондента московской газеты «Русские ведомости» и уполномоченного Всероссийского земского союза он неоднократно выезжал в зону военных действий: в 1914 г. на юго-западный фронт, в 1915 – на кавказский, в 1916 – на западноевропейский. Своему отчиму, Бострому, в самом начале августа 1914 г. Толстой сообщал: «Я работаю в “Русских ведомостях”, никогда не думал, что стану журналистом, буду писать патриотические статьи. Так меняются времена. А в самом деле я стал патриотом. Знаешь, бывает так, что юноша хулит себя, презирает, считает, что он глуп и прыщав, и вдруг наступает час, когда он постигает свои духовные силы (час, кот(орому) предшествует катастрофа), и сомнению больше нет места. Так и мы все теперь: вдруг выросли, нужно делать дело – самокритике нет места – мы великий народ – будем же им»[285].
В первый год военных действий Толстому, как и многим его современникам, была свойственна идеаллизация целей, задач и сущности войны, что предопределило тот патетический пафос, который характерен для целого ряда его публицистических работ. В статье «Трагический дух и ненавистники» («Отечество») он писал: «Переворот произошел в один день, к вечеру мы стали крепким, решительным, чистым народом. Словно над всей Россией в этот день пролетел трагический дух – дух понимания, спокойствия и роковых, мирового смысла задач; всех коснулся трагический дух и все пошли на предназначенное и неизбежное дело – сломить на полях Германии бесов железной культуры, гасителей духа человеческого»[286].
Впервые писатель выехал на фронт во второй половине августа 1914 г. Он побывал на Волыни, в местах наступления русской армии. За четверо суток проехал города Ковель, Владимир-Волынский, Грубешов, Лащево, Томашев, Тасовицы, Замостье и Холм. Затем, в начале октября, проследовал в Галицию. Своему приятелю, художнику Малого театра К.В. Кандаурову, Толстой сообщал: «Я так устал за 4 дня непрерывной скачки в телегах и бричках по лесным дорогам, под дождем, воспринимая единственные в жизни впечатления, что писать о них сейчас не могу (...) Подумать только – я прожил год жизни за эту неделю, а это лишь только начало войны»[287]. Корреспонденции Толстого, выраставшие из коротких записей на небольших листках карманного блокнота, назывались «Письма с пути» и публиковались в основном в «Русских ведомостях». Впоследствии они составили книгу военных очерков писателя. Посвящая ее балерине Большого театра М.В. Кандауровой, автор писал: «Маргарита, с глубоким чувством приношу Вам эту небольшую книгу, в ней собрана большая часть того, что я видел за две поездки на места войны. Я видел разрушенные города и деревни, поля, изрытые траншеями, покрытые маленькими крестами, крестьян, молчаливо копавшихся в остатках пожарища или идущих за плугом, посматривая – далеко ли еще от него разрываются снаряды, и женщин, которые протягивают руку на перекрестке дорог, я видел сторожевые посты на перевалах Карпат и огромные битвы по берегам Сана, я слушал, как вылетают из ночной темноты гранаты, я смотрел на наши войска в тылу и на месте работы. Я бы хотел, чтобы Вы последовали за мной в вагоне и на лошадях, пешком и в автомобиле по всем полям войны от глубокого тыла до передовых траншей, и почувствовали, что большие жертвы приносятся для великого возмездия, и Ваше сердце задрожало бы гордостью за наш народ, мужественный, простой, непоколебимый и скромный»[288].
Подобно Толстому в местах действия русских армий Юго-Западного фронта оказывается в начале войны и Иван Ильич Телегин, принимающий участие в Галицийской битве. Соответствующие главы «Хождения по мукам» основаны на собственных воспоминаниях и впечатлениях писателя. Например, фамилия рядового Сусова и упоминание о штабе полка, расположенном в «покинутом замке», перенесены в роман из циклов очерков Толстого «По Волыни» и «По Галиции» (см. примеч. 1 к гл. XVI).
В основу художественных произведений писателя на военную тему конца 1914 – первой половины 1915 г. была положена идея нравственного исцеления, духовного возрождения человека на войне. Характерен в этом отношении рассказ Толстого «Обыкновенный человек», герой которого, прапорщик Демьянов, попадает на войну в надежде придать новый смысл своему существованию. Собственное прошлое, занятия живописью представляются ему лишенными главного – силы духа. Принимая первое боевое крещение, преодолевая страх, нерешительность, сомнения, Демьянов выходит из боя преобразившимся человеком, для которого смерть на войне – радость. Писатель ищет «великого смысла» в происходящих событиях. В рассказе он заставляет сформулировать его солдата Дмитрия Аникина, буквально списанного с Платона Каратаева из «Войны и мира»: «...кабы нам Бог войны не дал, ограбил бы нас. Народ стал несерьезный. Чего не надо боится, а больше по пустякам. Скука пошла в народе. Через эту скуку она и война. Теперь каждый человек понятие себе получит. Убийца будет такой же, как и праведник, а праведник пойдет по другой статье, потому что кровь – она цены не имеет»[289].
Невозможно не отметить колоссальной разницы между этими сентенциями и оценками войны героями «Хождения по мукам»:
– Когда же эта война кончится?
– Ладно тебе.
– Кончится, да не мы этого увидим.
– Хоть бы Вену что ли бы взяли.
– А тебе она на что?
– Так, все-таки. Поглядели бы.
– К весне воевать не кончим, – все равно – так все разбегутся. Землю кому пахать, – бабам? Народу накрошили – полную меру. А к чему? Будет. Напились, сами отвалимся...
– Ну енералы скоро воевать не перестанут.
– Ты это откуда знаешь? Тебе кто говорил? В зубы вот тебе дам, сукин сын.
– Енералы воевать не перестанут.
– Верно, ребята. Первое дело – выгодно, – двойное жалованье идет им, кресты, ордена. Мне один человек сказывал: за каждого, говорит, рекрута англичане платят нашим генералам по тридцать восемь целковых с полтиной за душу.
– Ах сволочи! Как скот продают (...)
– Разве не зря – убить человека-то... У него, чай, домишко свой, семейство какое ни на есть, а ты ткнул в него штыком, как в чучело, – сделал дело. И тебе за это медаль. Я в первый-то раз запорол одного, – потом есть не мог – тошнило... А теперь десятого или девятого кончаю... Дожили... Ведь страх-то какой, а? Раньше и в мыслях этого не было... А здесь – ничего – по головке за это гладят
(Наст. изд. С. 117–118, 122–123).
