Не менее значим для творческой истории романа и посещавшийся Толстым дом известного предпринимателя и собирателя новейшей западной живописи С.И. Щукина[275]. По воспоминаниям художника К.С. Петрова-Водкина, «Сергей Иванович сам показывал посетителям свою галерею. Живой, весь один трепет, заикающийся, он растолковывал свои коллекции. Говорил, что идея красоты изжита, кончила свой век, на смену идет тип, экспрессия живописной вещи, что Гоген заканчивает эпоху идеи о прекрасном, а Пикассо открывает оголенную структуру предмета»[276]. В доме Щукина часто бывали футуристы и художники-авангардисты: В.В. Маяковский, Д.Д. Бурлюк, А.В. Лентулов, К.С. Малевич, М.Ф. Ларионов, Н.С. Гончарова, О.В. Розанова, И.И. Машков, П.В. Кузнецов и другие. Возможно, что какие-то полотна щукинской коллекции и явились образцами для Катиной «Венеры», которая так ужасала Дашу Булавину. Сам писатель в оценке этого собрания принадлежал скорее к московскому большинству, которое поклонялось «Репину и Сурикову, Поленову, Левитану, Верещагину», а в «той модернистской живописи, ярым приверженцем которой выступал Щукин, видели вызов реалистическим традициям русского искусства»[277].
В Москве накануне войны Толстой имел возможность наблюдать и деятельность различных футуристических групп, пик активности которых приходился именно на 1913—1914 гг.[278] Несколько раз имя Толстого связывалось с футуризмом и футуристами самым непосредственным образом. 26 января 1914 г. писатель был замечен среди встречающих приехавшего в Россию вождя итальянских футуристов Филиппо Томмазо Маринетти. Вместе с Г. Тастевеном он сопровождал его на первой лекции в Политехническом музее, после чего в «Московской газете» была напечатана заметка под названием «Гр. Ал. Толстой – футурист»: «Футуризм Маринетти нашел себе неожиданного апологета в лице писателя гр. А.Н. Толстого. Из всех московских писателей один только гр. Алексей Толстой принимал участие в встрече итальянского футуриста. Присутствовал на его лекциях (...) “Я сам – футурист, – говорит по этому поводу гр. А.Н. Толстой. – Гораздо в большей степени, чем все наши футуристы вместе взятые. У нас принято так: всякий написавший одно-два непонятных стихотворения, считает себя вправе называться футуристом. На самом же деле истинный футуризм – иное дело. Футуризм не есть школа или форма литературы. В футуризме я вижу чувствование жизни, ощущение радости бытия (...) Я стою за истинное движение, а не призрачное, как у нас, за оздоровление не только духа, но и тела. Я прошел уже школу пессимизма и вижу в будущем торжество начал жизни. В этом смысле я – футурист”»[279]. На деле же, однако, пути Толстого, осознавшего себя художником-реалистом, и футуристов, писавших «непонятные стихотворения», все более расходились.
Первый, тогда мало кем замеченный, выпад писателя против идеологии футуризма появляется в повести «Большие неприятности», опубликованной в третьем выпуске сборника «Слово» за 1914 г. Отец главного героя, читатель журнала «Русское богатство», старик Стабесов, оценивая современную ситуацию в русском обществе, кричал: «Пустота, (...) для этого мы сражались? Мы общественность готовили, а они, видите ли, выдыхаются. Почитайте-ка хронику. Что это такое? Было у нас подобное? Балаганные клоуны! Макса Линдера на руках в консерваторию внесли. Автомобилю религиозное значение придают. Манифест выпустили, что ни в чем не должно быть никакого смысла. До такой пустоты себя выжали, что уж слов у них даже нет, одними гласными буквами выражаются. Ведь это пожар, пепел один остался» (II, 175). Через это частное мнение одного из персонажей просвечивает и авторский взгляд на обозначенное потенциально опасное, в представлении Толстого, направление в развитии современной культуры.
Еще более определенно критическое отношение писателя к экспериментаторскому искусству, обостренное начавшейся войной, сказалось в рассказах «Ночные видения (Из городских очерков)» и «В гавани», созданных на рубеже 1914—1915 гг. Рассказ «Ночные видения» (заглавие в автографе –«Футуристы») целиком посвящен собранию представителей нового искусства. Один из них, «полный бритый молодой человек», с перекошенным ртом, персонаж явно отрицательный, жестко и цинично формулирует принципы футуристической идеологии:
Что такое новое искусство (...) Чувство современности. Тот, кто чувствует современность, получает славу и деньги. Современность есть то, что нас волнует. А что нас волнует? Каждый день читаешь в газете о зарезанной проститутке, об угоревшей семье, взрыве газа, пожаре, опрокинутом поезде, – волнует это вас?
– Нет, нет, – закричали изо всех углов...
– А если я скажу: мне не нравится, как писал Пушкин. Я хочу уничтожить картинные галереи. Я желаю разрезать слова на части и разбрасывать их по бумаге. Я желаю, чтобы мои картины не понимал никто... Волнует это?
– Да, да, к черту старое искусство, – закричали опять...
– Мы любим катастрофы! В каждом стихе, в каждой картине мы хотим видеть намек на невероятные события, на чудовищные катастрофы. Вот что нас волнует больше всего. Каждое мгновение мы ждем и хотим новой катастрофы... Поймайте это мгновение и запечатлейте, и вы модный художник, вы футурист... Сегодня гибнет нравственность и семья – пишите циничные стихи. Сегодня мы в вихре неврастении, мы не можем сосредоточиться ни на мысли, ни на слове – дробите слова, разбрасывайте их по бумаге... Завтра мы захотим чуда, экстаза – войте, как хлысты...[280]
В раннем варианте рассказа «В гавани» футуристками называют себя сестры Додя и Нодя: «...одна писала футуристические картины, другая футуристические стихи; обе презирали людей, считали природу тургеневским пережитком, а небо – банальностью...». На прочитанное непризнанным поэтом Вакхом Ивановичем двустишие «Я жить хочу, я голоден, я жажду, // Хочу шампанского и много, много дев...» они откликаются: «Это смело, это бешено! – Это пощечина, браво, браво!»[281] – с явным указанием на вышедший к тому времени манифест кубофутуристов «Пощечина общественному вкусу» (1912).
Начиная с осени 1914 г. заметное место в творчестве Толстого занимала тема начавшейся мировой войны. Она станет одной из центральных и в «Хождении по мукам». Непосредственно военным событиям в романе посвящено пять глав (XV, XVI, XX, XXI и XXII). К ним примыкают главы с XXVI по XXIX, где рассказывается о гибели на фронте Бессонова и побеге Ивана Ильича из плена. В других – война проходит фоном: о сражениях и передвижениях русских и союзных войск упоминается либо в авторских отступлениях, либо в монологах героев. Фронт в романе, как правило, связан с двумя персонажами: Иваном Ильичом Телегиным (Галицийская битва) и Аркадием Жадовым (трагическое отступление русской армии в 1915 г.). На фронте погибают Алексей Алексеевич Бессонов и Николай Иванович Смоковников. В «Хождении по мукам» Толстой не стремится к точности в изображении военных операций, в воспроизведении внешнего рисунка войны. Его главные усилия направлены на воссоздание атмосферы военного времени, на передачу масштаба разразившейся катастрофы.
По признанию писателя, в его собственной жизни и творчестве война сыграла немаловажную роль, способствовав преодолению кризиса, в котором он оказался некоторое время спустя после своего блистательного дебюта[282]. «...Я увидел подлинную жизнь, – писал Толстой, – я принял в ней участие (...) Я увидел русский народ» (I, 44). Однако в своем отношении к войне как к событию не только русской, но и мировой современной истории автор романа прошел через ряд прямо противоположных этапов.
