– Роза, но если они горят здесь почти час, ведь мы примерно столько времени были на пруду, почему они не прогорели хотя бы наполовину?

Я перевёл взгляд на Розу. Та застыла возле шкафа с прижатым к груди чёрным платьем, сшитым из тончайшего газа.

– Тебе нравится? – поинтересовалась Роза и покружилась, приложив платье к груди.

– Нет, – ответил я и подошёл к ней вплотную. – Почему эти свечи не прогорели? Кто ты, чёрт тебя подери?

Я схватил её за плечи и так сильно сжал пальцами, что она пискнула от боли.

– Не знаю. Я пока ничего не знаю, потому что ты сам пока ничего не помнишь и не знаешь.

– Хватит, слышишь, хватит, – прошипел я так громко, что огоньки на фитилях свеч наконец-то подпрыгнули и затрепетали.

– Это правда. Почему ты меня боишься? Разве тебе плохо здесь, со мной?

Она выпустила платье из рук, и оно медленно упало к её ногам. Я почувствовал, как запульсировала венка на моём виске.

– Что происходит? – уже спокойнее переспросил я.

– Ты не переживай, всё будет правильно.

– Почему не наступает рассвет? Кто ты?

Я опять взял её за плечи и увидел, что её глаза вновь стали голубыми.

– Лунный свет…

Я не дал ей договорить, взял за руку и потащил из комнаты, остановившись возле двери, за которой мы несколько часов назад ужинами и пили вино. Я замер, пытаясь понять, что вдруг насторожило меня. Сообразив, я усмехнулся и ткнул в деревянную дверь пальцем.

– Где?

– Что?

– Где нарисованная собака? Или волк, чёрт его знает?

– Какой волк? – Роза ласково провела по моей руке и попыталась прижаться к плечу, но я презрительно фыркнул и отклонился сторону.

– Здесь был рисунок – то ли волк, то ли собака. Где он?

Я ударил со всей одури по двери, она распахнулась и показала чрево совершенно пустой комнаты, залитой лунным светом.

– Тебе плохо. Тебе надо отдохнуть.

Я её уже не слушал. Пройдя в пустую комнату, я принялся обходить её вдоль и поперёк, заходя в углы, проводя руками по белым стенам, поднимая глаза к потолку. Комната была пуста. Роза медленно подошла ко мне и провела рукою по плечу. Она устремила на меня тоскливый взгляд, полный печали и жалости. Мне стало жалко и её и себя. Я подошёл к углу и, скатившись вдоль стены, уселся на пол, обхватив голову руками.

– Ты мне объяснишь? – почти взмолился я, и еле справившись со своими обессиленными подобным ходом событий чувствами, поднял на неё взгляд.

– Потом, всё потом, – ласково проговорила Роза и провела по моей щеке тёплыми пальцами. От её прикосновения дышать стало легче, тяжесть в груди вскоре исчезла, и я попытался улыбнуться.

Мы помогли друг другу подняться и, не отрывая взглядов, оба почувствовали необычное приятное содрогание в телах.

– Я не хочу знать кто ты, я хочу поцеловать тебя. Можно?

Она кивнула, и я положил на её талию свою ладонь, под которой не почувствовал ткани. Передо мной стояла обнажённая, голубоглазая девушка с очень длинными светлыми волосами. Но это была Роза. Я знал это точно.

– Если ты меня поцелуешь, тебе будет труднее уходить. А ведь тебе придётся уйти.

– Но я не хочу уходить. Я хочу встретить с тобой рассвет, закутаться в тот паршивый шоколадный плед и сидеть возле окна. Только ты и я. Мы ведь можем так сделать? Ты же всё вернёшь, как было во время ужина?

– Прости, я не могу. Это не в моей власти.

Я обессилено поднял глаза вверх, пытаясь справиться с подступающим лунным светом, который просто резал по глазам.

– Нет, сделай это. Ну, или тогда мы поедем ко мне. Ты будешь жить со мной, у меня. И твой сын тоже…

Я вдруг испугался, что не смогу удержать её, тогда я стану сам себе противен. Мои руки тут же обвили её талию, и пальцы замкнулись в замок за её спиной.

Комната стала медленно погружаться в серый, блестящий пыльный мрак. За окном всё так же продолжала светить луна, но теперь она снова ослепляла и раздражала. Где-то вдалеке послышался то ли плач, то ли нервный смех. Я отчётливо его расслышал и понял, что это женщина. Развернувшись к окну, я на миг отвлёкся от Розы и хотел посмотреть, кто там плачет, но она остановила меня. Роза стояла подле меня, еле дыша. Боковым зрением, я увидел, что она разглядывает мои губы и подбородок. Как только я это понял, она положила свою ладонь на мою щеку и прижалась губами к моим губам, совершенно пересохшим от волнения.

– Там, кажется, нужна помощь, – сказал я, когда смог оторваться от неё.

– Не надо, пусть плачет. Иногда это помогает лучше всяких слов, и человек очищается от любой скверны.

– Но так нельзя, надо помочь…

– Пусть плачет…

Всё происходящее, всё непонятное до недавнего времени, теперь казалось мне совершенно правильным и нестрашным, просто чуть запутанным. Я точно знал, что мне предстоит увидеть и понять то, что ещё несколько часов назад никак не касалось моей души, моих переживаний, моего существования.

– Я не могу сейчас пойти с тобой к тебе, – произнесла Роза и прижалась ещё сильнее своим обнажённым прекрасным телом ко мне.

– Хорошо, пусть! – выдохнул я. – Но я всё равно придумаю, как нам быть вместе. Ведь ты не зря встретилась мне там, на дороге.

– Пойдем, я покажу тебе кое-что, и ты всё обязательно поймёшь. Ты всё узнаешь. Всё вспомнишь.

Я опять услышал сквозь слова Розы плач, но уже не рвался на помощь. Я желал следовать только за ней.

V

– Идём! – Роза улыбнулась и подмигнула. – Сейчас ты всё поймёшь. Ты всё вспомнишь.

Она взяла меня за руку. Её обнажённое тело сверкало, словно было покрыто серебряными искорками, а голубые глаза пылали искренне и бесхитростно.

Белая, залитая лунным светом комната начала меня тяготить. Мне хотелось немедленно покинуть эту неестественную глухую пустоту, словно она выдавливала меня, гнала прочь. Я последовал за Розой, уже ничего не спрашивая, лишь повинуясь своего прекрасному проводнику.

Мы вышли за дверь в знакомый коридор, но и он изменился; появилась ещё одна дверь, которой не было, так как эта стена до этого момента была уличной. Роза ступала тихо, так, что ни одна половица ни разу не скрипнула; она подвела меня к той самой двери, которая согласно здравому смыслу должна была вывести нас на улицу. Дверь была выкрашена в ядовитый синий цвет. На двери красовался огромный плакат с надписью кричаще красными буквами: «Модели платья и белья для индивидуального пошива». Чуть ниже шрифтом помельче уточнялось: «Госбельё 1929». Всю эту рекламу украшали три миленькие на вид особы, одетые по советской моде двадцатых годов. Роза толкнула дверь, и мы, вопреки логике и законам физики очутились в странном прокуренном помещении с большим столом и двумя шкафами, из, казалось, необъятного нутра которых торчали рулоны тканей различных расцветок и фактур. Напротив окна стояли два манекена, разодетых в самые дорогие и красивые ткани, которые были прибраны булавками и украшены длинными бусами. На головах манекенов были водружены модные по тем временам шляпки-колокол, отделанные брошами и перьями. Всё это показалось мне до боли знакомым, хотя я прекрасно понимал, что это невозможно. Невозможно хотя бы потому, что меня в те годы не было на свете. Оставалось лишь догадываться, откуда я помню этот запах, эти потёртые шкафы, эти ткани в рулонах. Вся эта великолепная нелепица на какое-то время отвлекла меня от Розы. Я продолжал рассматривать шкафы, стулья, что стояли возле массивного стола, разбросанные на нём модные журналы, мелки, пепельницу, и булавочницу с фермуаром, что лежала возле кипы каких-то бумаг и документов.

– Ну, – прошептала Роза, – как тебе?

Она подошла ко мне сзади и, положив одну руку на плечо, второй провела по моим волосам.

– Я всё это помню, – так же тихо ответил я, собираясь с мыслями. – Как такое может быть?

Я развернулся к Розе и смог только сглотнуть. Передо мной стояла жгучая брюнетка с короткой стрижкой, в модном платье с заниженной линией талии и в туфлях с ремешками. Между пальцами левой руки она держала длинный мундштук с папиросой. Игриво приподняв бровь, Роза по-хозяйски отправилась прогуливаться вдоль шкафов с тканями. Конечно, ведь я точно знал, что это было её ателье.