После этого все долго смеялись над моим хвастовством. Но обижаться не приходилось: охотничий опыт дается не легко!

Отправил меня колхоз с Иваном Кузьмичом, соседом, в тайгу за кедровыми шишками. Насушили мы сухарей, всякий дорожный припас заготовили. Наутро выезжать решили.

А ночью у Кузьмича беда приключилась: забралась в сени свинья, выволокла сухари во двор да чуть не все и съела.

Здорово рассердился сосед, даже палкой хотел побить виновницу, но она шмыг в калитку — только ее и видели!

Смех меня разобрал, а Кузьмич ругается:

— Свинья, по-свински и делает! Всю поездку нам расстроила!

Перестал я смеяться. В самом деле, не поедешь в тайгу без сухарей. Пока снова наготовишь — три дня пройдет. А тут погодка золотая установилась, каждый час дорог.

— Знаешь, — говорю, — Кузьмич, что я надумал? Пойдем мы налегке, пешком, а припас ребята после привезут. Жалко время зря проводить!

Так и сделали. Взяли в котомки немного продуктов, закинули за плечи ружья и отправились.

Кедровая падь, где каждый год мы шишковали, далеко была, два дня идти пришлось. Но мы и еще столько шли бы о удовольствием. Так хорошо осенью в тайге, что и передать трудно! Лес будто горит весь: тут и красная, и желтая, и оранжевая краски; куда ни глянешь — ягодные кусты от спелых кистей гнутся, а воздух такой легкий да пахучий, что человек будто молодеет от него.

Год выдался урожайный. Как ударишь колотушкой по дереву — шишки, ровно град, наземь падают. Успевай только изворачиваться, чтобы по лбу не стукнуло.

Начали мы шишковать и не заметили, как неделя пролетела. Продукты наши кончались, осталось всего несколько сухариков, а ребят все нет. Кузьмич совсем забеспокоился: уж не случилось ли какого несчастья в дороге?

— Не волнуйся, — говорю ему. — Все будет в порядке. Не знаю, как твой Сергей, а мой Павел — опытный таежник.

Слушает меня сосед, а сам вздыхает:

— Мало ли чего в тайге бывает!..

Лег я спать, а Кузьмич так и остался у костра. Просыпаюсь около полуночи — он все еще сидит.

— Не берет меня сон, — говорит. — Чует душа неладное…

Отошел я от костра, прислушался: тихо. С дерева лист сорвался, и было слышно, как цеплялся он за сучки, пока не упал на землю. А потом вдруг на дальнем болоте разом тревожно закричали журавли. Ночь была лунная, и я видел, как пролетели они в стороне беспорядочной стаей.

Вернулся я тут к товарищу и говорю:

— Кипяти чай, ребята едут!

Прислушался Кузьмич, покачал головой:

— Ни звука…

— Правильно, еще не слышно. Они сейчас на гати, что через болото.

— Да ты откуда это знаешь?

— Журавли рассказали.

— С тобой серьезно, а ты…

— И я не шучу. Подумай-ка: кто сейчас мог вспугнуть журавлей? Лиса либо волк. А звери эти в глухой тайге не живут. Значит, ребята.

Махнул Кузьмич рукой и опять голову повесил.

— Ну, — говорю, — если ты не хочешь вскипятить для хлопцев чаю, то я этим займусь.

Принес воды, повесил над костром чайник. Потом отошел в сторону, стал рубить кедровые ветки для постели ребятам. Вдруг слышу — кричит Кузьмич:

— Едут! Едут!

И в самом деле, издали конский топот донесся. А вскоре и всадники на поляне показались.

Журавли не подвели!

Про некоторых охотников говорят: «Он зверя нюхом чует». Такой отзыв — лучшая похвала следопыту. Не потому, конечно, что у таежников и в самом деле нюх особый. Нет, это значит, что охотник умеет видеть и разгадывать неприметные для других следы.

Был у меня случай, когда нашел я волка по шерстинке, которую он оставил на еловом сучке. Произошло это так.

Шел я по лесной опушке. Вдруг слышу: грохнул в поле выстрел. Как раз в той стороне, где пастухи стерегли овец. «Не иначе, — думаю, — как подпасок Ленька по воронам палит».

Перебрался через ручей, что протекал у леса, и тут заметил: висит на сухой ветке волчья шерстинка. Да так непрочно держится, что вот-вот, кажется, упадет на землю.

Удивился я: как она до сих пор не сорвалась? В это время слегка дунул ветер, шерстинка и в самом деле полетела в сторону.

— Интересно! — сказал я громко и задумался.

Не потеряна ли она зверем всего несколько минут назад? Уж не по волку ли стрелял пастух?

Стал я осматривать землю. Никаких следов! Везде — опавшие листья, бурая трава, мох. Самая безопасная для зверя тропа.

Тогда я направился к ручью. Если хищник бежал с поля, то ручья он миновать не мог. А там, на берегах, была илистая почва, и на ней-то уж обязательно должны остаться отпечатки лап.

Догадка оказалась правильной. Не сделал я и двух десятков шагов, как заметил на мокром песке волчьи следы. Они были совсем свежие: вода, просачиваясь сквозь грунт, не успела еще заполнить углубления до краев.

На другом берегу следы опять потерялись. Но зато увидел я на желтых листьях капли крови. И чем дальше шел, тем чаще встречались на земле темно-красные пятна. Было ясно, что зверь получил тяжелую рану.

Волк, не слыша за собой погони, должен был скоро лечь. И мне теперь оставалось только одно: двигаться бесшумно, чтобы подойти к нему на расстояние выстрела.

По-видимому, долго бы пришлось мне преследовать хищника, если бы не помог бурундук. В глухой чаще вдруг качнулась ветка, и проворный зверек с цоканьем вскочил на дерево. Бурундука кто-то испугал.

Я взвел курки и стал подкрадываться к подозрительному месту. А когда подошел совсем близко, из-за куста, треща сучьями, метнулся громадный волк.

Скрыться зверю не удалось: пуля навылет пробила ему голову.

Мы подъезжали к прииску. Шоссейная дорога, огибая сопку, по широкому мосту пересекала речку и вела в поселок. Мимо нас то и дело проносились автомобили, обдавая пылью и запахом бензина.

— Сверни к речке, — тронул меня за рукав мой спутник, горный десятник Матвей Иванович.

Я натянул вожжи, и двуколка, врезаясь шинами в песок, мягко скатилась к воде.

Мы напились холодной воды, умылись и присели в тени берез.

Матвей Иванович долго смотрел на копры шахт, на белые домики поселка, на драгу[11], гремевшую бесконечной вереницей ковшей.

— Давно ли было: глушь, тайга… — произнес он. — А теперь…

— Правда, что вы открыли этот прииск? — спросил я.

— Правда, только не совсем. До меня золото нашли утки.

Я вопросительно посмотрел на собеседника.

— В ту пору никто не думал, что здесь есть золото, — начал Матвей Иванович. — Я жил в деревне, километров пять отсюда, занимался охотой.

Часто бывает, что осенью утки вылетают для кормежки на неубранные поля. Так было и у нас: в тот год с уборкой урожая запоздали, и утки по вечерам валом валили в поле. Я их стрелял из шалаша и с подхода, добыча всегда была хорошей.

Однажды жена стала потрошить убитую утку. Вдруг зовет меня: «Матвей, смотри!»

Вижу: в разрезанном зобу, среди маленьких камешков, желтые металлические крупинки. Взял на руку — тяжелые. Неужели, думаю, золото? Достал азотной кислоты, бросил в нее крупинки — не чернеют. Значит, в самом деле золото!

Стал я тут решать трудную задачу: где утка нашла эти крупинки? Могла она проглотить их возле нашей деревни, но могла найти и в другом месте. Кто знает, где она провела прошлое лето?

Пришлось мне превратиться в следопыта.

Дело было поздней осенью, и уже почти невозможно было отличить старых уток от молодых. Но все-таки по окраске некоторых перьев я решил, что убитая кряква — из летнего выводка. Это сразу упростило задачу. Молодая утка не могла быть нигде дальше нашего района.

Теперь оставалась вторая, не менее трудная загадка. В нашей местности сотни болот, маленьких озер, ручьев и речек. Где, в каком месте кряква нашла золото?