Жили-были два закадычных друга, одного звали Теша, а второго Сёпа. Сколько они друг друга знали и как познакомились – никто не ведает. Да вот только так повелось, что где один объявится, там поблизости и второго ищи. Были они неразлучны как в делах, так и в проказе, а уж последнего, в отличие от первого, за ними числилось во множестве. Порой случится чего необычного или просто безобразного, так все подземные жители в один голос и говорят, что, мол, опять Теша с Сёпой безобразят, а виновны в том они иль нет, кто ж то разбирать станет. Так их слава оболтусов год от года укреплялась и росла. И не то чтобы они к этому как-то стремились, а просто зачастую получалось так, что самая что ни на есть безобидная их проказа оборачивалась вдруг грандиозным скандалом или попросту чем-то совсем отвратительным и гадким.

Одно время повадились они со скуки, ища себе забавы, вылезать в темноте наружу и пугать прохожих. Прятали в темноте крышку от люка, а сами затаивались: один в колодце, другой – неподалеку, и сидят, значит, поджидают жертву. И вот ковыляет в сумерках какой-либо вполне приличный себе гражданин со службы. Думает о чём-нибудь опять-таки вполне приличном. О том, к примеру, как завтра дураку Ваське на его глупые шутки, мол, Алексей Алексеевич свои сигареты на работе не курит, жене на пальто откладывает ответить. Главное, подлец, потом вдруг как вспомнит, что жены-то у Алексея Алексеевича никакой и в помине нет. А стало быть, он попросту жлоб и попрошайка. И выходит всё так, что это он сам тут зря людям голову морочит. И так мерзко-мерзко протянет сигаретку, мол, на, мил человек, угощайся. И противно становится Алексею Алексеевичу аж на целый день, а то и на все выходные, если вдруг безобразная сцена эта на пятницу выпадает и кажется, что все кругом смотрят на него как на убогого какого и за спиной шикают и глумятся. Идёт и размышляет, что, мол, лучше Ваське завтра клеем стул намазать или в обеденный перерыв стереть все документы с компьютера, покуда он в курилке свои байки травит да сигаретки беспечно покуривает. А бывает и с неприличными мыслями ходят всё те же вполне приличные граждане. Идёт, бывало, такой Алексей Алексеевич и думает, как склонить новенькую Зиночку к сожительству, и желательно на рабочем месте, и желательно, чтоб никто не узнал, но все догадывались. А подлецу Ваське всё-таки стул клеем намазать. Замечтается этот гражданин и сверзится, родимый, в колодец. Не успеет приземлиться, а крышка сверху – бах, и захлопнулась. Тут-то всё веселье и начинается. Голубчик, пролетев три сажени в темноте, плюхается в чёрную, холодную, вонючую жижу. Слышит металлический лязг закрывающейся крышки, ужасающий хохот сумасшедшего снаружи, затем лёгкое прикосновение и проникновенный, леденящий душу шёпот: «Ну что, попался, родненький».

«А ну как маньяк-насильник?» – думает тут беспечный гражданин, случаи ведь и не такие бывают. Вон и по телевизору давеча показывали, чуть не словили одного такого. Всё одиноких мужчин подкарауливал и склонял их ко всяким безобразиям.

Приметы даже разбойника этого описывали. Мол, телом он тучен, рыжеволос и рыжебород. А особая примета в нём, что носит с собой картинки разные на палочке, на манер хоругвей. И всё громко иностранцев ругает да геев. Да только как такого мерзавца словить, никто и не ведает. Потому как, почитай, каждый тех иноземцев и сам бранным словом попрекает. Полиция наша доблестная – совсем с ног сбилась. Выловила с пару десятков рыжих толстяков, да, видать, всё не тех. Не прекращаются безобразия.

В такой нервической ситуации мало кто проявляет выдержку и, как говорится, «сохраняет лицо». Да что мало – никто пока не проявил и не сохранил. Жидковат стал мир на героев. С глазами, полными страха, с захлебывающимися жалобными причитаниями и поросячьим визгом пленник, спотыкаясь в щедрых городских сливах, устремляется в светящийся сумрачным светом боковой проход, где и находит соседний колодец с отпертой сверху крышкой и заботливо заранее приставленной Тешой и Сёпой лесенкой.

Молодой белкой взлетев вверх по лестнице, такой Алексей Алексеевич напрочь забывает о дураке Василии. Молчаливым и могучим вихрем, не разбирая дороги, высоко, по-бабьи, выбрасывая колени, проносится он по лужам одинокого сквера, спугивая со своей дороги осторожные стайки воробьёв и гопников. И думается ему в такой момент, что чудом ушёл он от расправы лютой, нечеловеческой.

И долго ещё в ночных кошмарах будет слышаться шёпот из подземелья и смех за закрытой крышкой люка этакой рыжей хари, тянущейся к нему своими слюнявыми губищами. Тогда он сам своим воплем будет пугать заснувшую рядом с ним на диванчике Зину и чутко бдящую пенсионерку со второго этажа. На службе он станет одновременно и сосредоточен, и рассеян. Всё время с серьёзным выражением лица, внимательный ко всем поручениям начальства, аккуратно одетый, с зачесанными на пробор как-то рано подёрнутыми сединой волосами, даже переставший собачиться с дураком Васькой, всем хорош. Но вот разве что-то во взгляде новое появилось у Алексея Алексеевича, или, наоборот, пропало. Какая-то пустота там образовалась. Подружки Зинаиды спрашивают её, мол: «Как ты можешь с таким? У него глаза-то рыбьи». Рыбьи, подтверждает Зинаида, зато человек хороший. Других подлецов понасмотрелась, одни глупости на уме, а этот с работы сразу домой. Задёрнет шторки и сидит на кухне, молчит, курит. Обстоятельный мужчина.

Так развлекались закадычные друзья Теша и Сёпа, и в голову им даже не приходило, что ломают они шутки ради судьбы, хоть и маленькие, но человеческие. Развлекались они, пока не случилось с ними форменное безобразие. Ну, иначе это и не назовешь.

В старом парке, чудом избежавшем эпидемии точечных застроек, близ Ждановской набережной они, как всегда, устроили свою незамысловатую засаду. Смеркалось, но то ли день был такой, то ли что – не знаю. В общем, никто, как назло, в парке не появлялся, а если и появлялся, то обходил оба открытых, соединённых проходом люка. Сёпа, сидевший внутри, совсем заскучал, а Теша так вообще замёрз сидеть на ветру на лавочке, подпирая ржавую крышку люка. И решили они в тот вечер побаловать себя неким божественным нектаром в виде настойки боярышника. Аптека-то рядом, пять минут ходу. А пользы и удовольствия – на мильён. Накупили, значит, фуфыриков, назад пошли. Вдруг смотрят: какая-то фигура на их глазах в люк падает, а в соседний – другая. Не сговариваясь, Теша и Сёпа рванулись к разным люкам и захлопнули их разом. Сёпа ещё успел прокричать про «родименького», а Теша прохохотать своё сумасшествие.

Володя с детства рос ничем не примечательным серым питерским мальчиком. Серым – не на манер города, мрачным и сопливым, хотя и не без этого. А попросту был он обычный троечник, с обычной же фамилией Сидоров. Своей юной крысиной мордочкой он больше напоминал маму, чем папу. Однако папа его любил больше, по крайней мере, Володе так казалось. Выражение «по крайней мере» он знал, однако считал его вычурным и буржуазным, и чем-то даже оскорбительным. Слышал он его только в школе и только когда что-нибудь натворит. «По крайней мере, голову не забыл», «по крайней мере, двор подметать сможешь» и тому подобное. Надо сказать, слово «вычурный» он и не знал вовсе, даже по школе, оно просто безобразным безымянным образом появлялось в его крохотном мозгу. Школу Володя не любил. Учителя мучили его задачками, а когда он не справлялся – ругали его за тупость и лень. Одноклассники были и того хуже. Мальчики издевались над ним и даже порой поколачивали, не больно, так, для смеха. Девочки просто смотрели на него как на природное недоразумение. Хотя девочки ему очень нравились, особенно дома, особенно ночью, особенно когда родители заснули и не слышат, как он мечтает о них.