Ноги гудели после продолжительной пробежки, тело ныло так, словно его избили. Мысли бестолково вертелись в голове и неловко натыкались друг на друга, словно усталые овцы в тесном загоне. Я почти мгновенно уснул, как будто провалился в глубокий черный колодец, даже не предполагая, что это ночное происшествие станет ключом к разгадке тайны пропажи моих часов.

Утром следующего дня до построения на завтрак Касатонов приказал Викторову забить гвоздями угловое окно нашей комнаты, которое Андрей открывал по ночам, чтобы курить. Именно это окно было плохо видно из сержантской комнаты и комнаты офицеров, До этого Андрей успешно использовал это обстоятельство, а теперь его лишали привычного удовольствия.

Бормоча ругательства, он взял в руки внушительный гвоздь и молоток. Меня вдруг осенило.

– Погоди, Андрей, – сказал я.

– Чего ты?

Я открыл створку и внимательно осмотрел нижнюю часть оконной коробки между рамами. Она была чистой. Тогда я высунулся из окна и попытался осмотреть его снаружи. Почти две недели дождей практически не было, и железный слив был слегка покрыт пылью, которую теплый июльский ветер принес с лужайки.

Вдруг в углу я заметил небольшой плоский твердый кусок луговой грязи, на котором остались характерные следы, они засохли и четко прорисовывались. У меня мурашки побежали по спине. Кажется, все-таки кто-то залазил в наше окно. Кто это мог быть, – Викторов со своим неуемным стремлением к свободе или…

– Строиться на завтрак! – донесся грозный бас старшины из коридора.

– Андрей, скажи, давно ты здесь лазил?

– А тебе зачем?

– Послушай, ты можешь хоть раз сказать нормально, без клоунских ужимок?

– Нет.

Викторов скорчил еще более забавную гримасу, однако мне было не до смеха.

– Да пошел ты!

– Погоди, Валера. Что случилось?

– Пока рано говорить. Когда выяснится, обязательно скажу. Подожди, стой, не забивай окно!

Андрей замер с гвоздем в одной руке и поднятым молотком в другой, не понимая, чего от него хотят. В этот момент в комнату вошел Касатонов.

– Викторов, долго будешь возиться? Тобольцев, а тебе особое приглашение требуется? Марш!

– Есть!

Я выхватил из тумбочки носовой платок, тот самый, в который две недели назад завернул часы, выскочил из казармы, но вместо того, чтобы бежать на плац, завернул за угол и подбежал к окну снаружи. Викторов стучал молотком, забивая окно, а Касатонов стоял сзади и подсказывал.

– Да по гвоздю бей, а не по раме!

Викторов, как всегда, огрызался, как мог.

– Да ладно, товарищ сержант, сойдет и так, эти рамы давно менять пора!

Я аккуратно смахнул засохший кусочек грязи с края слива в свой носовой платок. Сквозь оконное стекло Касатонов и Викторов, расширив глаза, с недоумением наблюдали за моими манипуляциями. Они, наверное, подумали, что у меня что-то с головой. Мило улыбнувшись им, я помчался на плац, где, застыв, уже выстроились коробки взводов.

Вечером в курилке, пока ребята, сидя на сбитых квадратом лавках, хохотали над каким-то анекдотом, я украдкой развернул носовой платок, якобы для того, чтобы вытереть испарину со лба, а сам тайком стал рассматривать мой драгоценный кусочек засохшей грязи. Судя по характерному следу, этот кусочек, как видно, отделился от кроссовки с запоминающимся и редким рисунком, – цветком с девятью лепестками и точкой посередине.

Чья обувь могла оставить такой след? Викторов, как я давно заметил, носил кеды, а не кроссовки, и на подошвах у него красовались вовсе не цветочки, а рубчики в виде «елочки».

В этот момент Пчелинцев, он сидел как раз напротив меня с незажженной сигаретой в зубах, и гоготал, как огромный молодой гусь, слушая очередную байку, которой кормил всех неугомонный Викторов (как у него на все хватало энергии?), вытянул в мою сторону свою огромную ступню и полез в наружный карман спортивных штанов за зажигалкой. Он недавно заступил в наряд, убирался в казарме и на нем были спортивный костюм и кроссовки. Краем глаза я успел поймать рисунок его подошвы, прежде чем он снова подтянул ногу к себе.

Ромбики!.. Подошва кроссовок Пчелинцева была изрезана ромбиками, а не цветками. Получается, что в окно Пчелинцев не залазил, и Викторов тоже. В таком случае кто забирался на оконный слив? Неужели кто-то просто в порыве шалости вскочил на него, или хотел всего лишь заглянуть в окно, или, может быть, окна мыли, и кто-то залазил для этой цели? Мысли путались, и в тот вечер я ничего не надумал.

Ночью я не мог уснуть, ворочался с боку на бок, вызывая нешуточное раздражение спавшего надо мной на верхнем ярусе Игорька Кабанова, поскольку когда кто-то из двоих ворочался в своей постели, ходуном ходила вся кровать, и думал о таинственном неизвестном. Внезапно меня осенило…

Проливной дождь прошел накануне того дня, когда меня отправили к Грыжуку, а на следующий день я ушел в наряд. Погода была облачной, и земля, в особенности на лужайке, не успела хорошо просохнуть, поэтому неизвестный, ступив случайно в грязь, оставил след, когда залазил в окно, и сделал он это, скорее всего, не ночью, а утром, когда все ушли на экзамен. Выходит, что ему сдавать экзамен было не нужно.

После подъема и зарядки, не откладывая дело в долгий ящик, я зашел к Рыкову. Шло построение на завтрак, он спешно просматривал какой-то документ, видимо, желая довести его содержание до личного состава нашего дивизиона, и ему было явно не до меня.

– А, Тобольцев! Пока ничего обнадеживающего не могу сообщить, иди в строй.

– Товарищ капитан, я знаю, кто украл мои часы.

Он оторвал свои рачьи глаза от служебных бумаг и уставился ими на меня так, словно увидел впервые в жизни.

– Зайдешь после завтрака, а сейчас в строй!

Я не двинулся с места, намереваясь немедленно все рассказать, однако в этот момент в каморку заглянул старшина, и мне пришлось выйти. Весь день, как всегда, царила одна сплошная суета, и Рыкову опять было не до меня.

Настроение было хуже некуда, однако после ужина он сам пригласил меня к себе.

– Рассказывай, только быстро. Если опять одни лишь подозрения, то лучше оставь их при себе.

– Нет, товарищ капитан, в этот раз будет повесть о том, как произошла кража в нашем милицейском лагере, в частности, тайное похищение часов у слушателя школы милиции Тобольцева, который в тот момент был еще абитуриентом.

Рыков искоса окинул меня насмешливым взглядом.

– Красиво глаголешь, и как же, интересно, она произошла?

Я развернул платок, продемонстрировал найденную улику и коротко поделился своим открытием. Выпуклые глаза Рыкова выпучились еще больше.

– Ты даешь, Тобольцев! Не ожидал. Светлая, как видно, у тебя голова. Все по полочкам разложил. Похоже, что это действительно он. Так, хорошо, и что нам теперь делать?

– Не знаю.

– Следует, наверное, вызвать его сюда. Пока мы будем с ним беседовать, сержанты осмотрят его вещи. Если обнаружат часы, пусть оставят их на прежнем месте. Мы приведем нашего человечка к его вещам, и в присутствии свидетелей он выдаст украденные часы.

– Выдаст?

– Выдаст, никуда не денется. Посиди пока здесь, я сейчас сюда с ним приду.

Рыков вышел и вернулся минут через пять, вместе с ним в каморку, в самом деле, вошел слегка обескураженный Стариков, на этот раз в другом, еще более крутом спортивном костюме, однако шикарные кроссовки на ногах были все те же.

Он метнул в меня настороженный взгляд, но в следующий миг улыбнулся.

– Привет!

Я хмуро промолчал, и он сразу помрачнел. Рыков усадил его на лавку по другую сторону стола и с натянутой улыбкой посмотрел на меня.

– Вот, Тобольцев хочет что-то нам рассказать.

Стариков непринужденно вытянул в мою сторону одну ногу и надменно обхватил локти руками.

– Пусть рассказывает, только коротко, времени нет.

Я начал говорить медленно и с выражением, словно диктор по радио, вещающий малышам сказку на ночь. По ходу моего рассказа толстая влажная губа Старикова потихоньку стала оттопыриваться все больше и больше.