За окном мчащегося куда-то на север поезда была серая клубящаяся тьма. Густая, скрадывающая звуки и цвета, но изобильно снабженная запахами. Пахло все больше прелой листвой, влагой, болотами, в приоткрытую форточку врывался сладковатый запах цветущего камыша и еще какой-то полевой травы. Воображение рисовало неизвестным цветкам желтый цвет, потому что сладость была приторно-медовая, и от нее по спине бежали мурашки. От ласкающего кожу теплого ветерка колкое возбуждение только усиливалось, и приходилось прикрывать глаза, чтобы справиться с наваждением, не позволяя ситуации стать хуже.
В закрытом купе поезда дальнего следования они ехали вдвоем: темноволосый мужчина, нацепивший на нос очки с узкими стеклами и практически без оправы, и Гарри, старательно рассматривающий проносящийся за окном пейзаж, делающий весьма поэтические заметки в голове и лениво предающийся хандре. Приближение осени влияло на двадцатитрехлетнего секретаря вполне процветающей фирмы непредсказуемо: то он жизнерадостно шаркал ножкой по рано начавшим опадать листьям, упруго шагая по змеящейся дорожке парка, то, как сейчас, сидел, привалившись виском к стеклу, время от времени стирая с окна конденсат своего дыхания, и передергивал плечами, когда снаружи начинал моросить мелкий дождь — противный, промозглый — не чета июльским грозам.
Вообще-то, погода в Англии оставляла желать лучшего практически в любое время года — порой Рождество приходилось встречать без снега и заморозков, с жуткой грязью за окном, в солнечную погоду, так не вязавшуюся с духом святого праздника и Нового года. А иногда июнь и июль радовали исключительно идущими одно за одним штормовыми предупреждениями. Этот год ничем не отличался от прочих, кроме удивительно располагающей к хандре политической ситуации в стране, но лично Поттеру приходилось жаловаться только на давку в метро, на пробки на дорогах и на дурной смог в центре города. Словом, Шотландия, куда он теперь держал путь, в старый дом своего босса, где ему придется пережить две недели внеочередных встреч, импонировала ему даже больше столицы, из которой он рвался уехать, расталкивая локтями народ на платформе. При покупке билета его не заботили ни возможные соседи, ни обещания штормов, ни холод, ни проблемы с сетью. Главное, что будет куда выйти, — даже если это окажутся болота, леса, холмы, степи, а то и все вместе.
Собственно, соседей по купе бояться и не пришлось. Сосед был всего один, но у Гарри екнуло сердце, когда он аккуратно закрыл за собой дверь купе, повернулся и тут же столкнулся взглядом с темными глазами незнакомца. Глаза были непроницаемыми, взгляд цепким, смущающим, и Поттер растеряно заморгал от такого внимания к своей персоне. Крылья носа мужчины на мгновение затрепетали, когда он глубоко вдохнул, а Гарри тупо уставился на разомкнувшиеся на мгновение тонкие бледные губы, на выразительные скулы и россыпь темных волос, выбившихся из низкого хвоста и тонким багетом обрамивших почти лишенное красок лицо.
Попутчику Гарри не дал бы меньше тридцати пяти на вид, себе он не дал бы ничего, кроме оплеухи за такое бесцеремонное разглядывание незнакомца и недвусмысленную реакцию своего тела.
Определенно, чувство в его груди и животе не было страхом. Гарри и сам не мог сказать, что это было, но придушенно поздоровался, потом сухо закашлялся, как в начале простуды, — на мгновение он забыл, что надо дышать. Его сосед поморщился, неблагосклонно, но вежливо кивнул и поднялся, чтобы помочь убрать вещи наверх. Оказалось, что секретарь Поттер, привыкший быть не самым мелким даже среди людей в дорогих костюмах, ниже мужчины больше чем на голову. Чувство в груди только усилилось, и Гарри растерянно смотрел, как его чемодан легко поднимают над головой и кладут на багажную полку. Глаза сами собой отметили отсутствие обручального кольца на суставчатых длинных пальцах, дорогие, но не кричащие о баснословной цене часы на правом запястье — значит, левша, и что черный хвост, идеально ровный по нижней линии волос, с запрокинутой головой доходит примерно до лопаток.
В черепной коробке настойчиво билась мысль о книжной красоте неизвестного и о том, что Поттер — идиот, потому что пора было открыть рот для заслуженных благодарностей и вспомнить, куда он второпях засунул билет. Билет дрожащей рукой был нащупан в кармане, а сосед уже протянул белую длань в сторону, приглашая его устроиться на своем прежнем месте. Гарри торопливо пробормотал, почти просипел благодарности, уже и себе самому напоминая не то безнадежно простуженного, не то клинического идиота. Потом они расселись. Гарри скинул с плеч черное строгое пальто, хорошо подогнанное по фигуре, и положил к себе на колени. Расстегнул пару пуговиц на джемпере, высвободив белую рубашку, и расстегнул на ней воротник — в купе было не жарко, но душно. Правда, окно ему открыть не дали, хотя он было привстал и потянулся это сделать.
— Вы и так кашляете, а с открытым окном к тому моменту, как мы прибудем в Шотландию, успеете заработать лихорадку, — ровный голос попутчика звучал низко, раскатисто и одновременно бархатисто. Слушать бы и слушать игру тембристых обертонов, к которым внешность мужчины подходила идеально. По спине прокатилась нежданная волна мурашек, колени сладко дрогнули и едва не подкосились. Это заставило опомниться.
Гарри послушно кивнул и торопливо присел обратно на свое место возле окна, нагретое до него чужим телом. Сосед по купе же любезно предложил ему нашедшуюся у него таблетку от горла, потом поднял с обивки сиденья не замеченную ранее Поттером книгу — Ницше, кошмар какой! — и поправил сползшие на кончик длинного, но бесспорно выразительного носа очки. Гарри поначалу тупо пялился на его изящные сверх всякой меры мужские руки, спотыкался глазами о манжеты черной рубахи, выхватывал куски закрытых пальцами слов на обложке. И наверняка напоминал неизлечимого пациента стационара, которого уже залихорадило, и вот-вот начнет бредить, но упрямо позволяет поезду, ради которого он убежал от врачей, уносить себя все дальше от города.
Наверное, Гарри никогда не решился бы никому объяснять, что с утра он был здоров, и вся его болезнь приключилась с ним в тот момент, когда он закрыл дверь в купе и недальновидно обернулся, натыкаясь на взгляд человека с черными глазами.
Очевидно, вид в процессе размышлений у него был как у брошенного щенка, потому что четверть часа ему позволяли бродить взглядом по фигуре незнакомца. Наконец тот не выдержал и кашлянул сам, привлекая к себе осознанное внимание и заставляя посмотреть в лицо. Убедившись, что Гарри сфокусировался на нем, он выразительно приподнял брови — сначала медленно одну, потом вторую — и, словно в замедленной съемке, выражение красивого лица становилось брезгливо-уничижительным, а глаза — страшными бездонными коридорами, провалами до самого ада.
Гарри тут же поспешил отвернуться, выпрямил затекшую спину и устроился уже по-новому. Он навалился плечом на стенку, свел ноги, потом закинул одну на другую. Голова неприятно ныла, вагон равномерно качало, и он пристроил висок к холодному стеклу, за которым уже практически бесшумно проносился пригород.
А потом его, видимо, сморило. Во всяком случае, когда он в следующий раз открыл глаза, поза его осталась прежней и одной ноги он практически не чувствовал, а вот сосед успел лечь и даже прикрыл глаза той самой книжкой. По часам Гарри с удивлением обнаружил, что прошло более пяти часов пути, сумерки сгустились почти до темноты, за окном пропал дождь, сменившись густым туманом, и рассмотреть что-то во вспышках фонарей стало очень трудно. Но зато попутчик все-таки рискнул открыть окно, предварительно накинув на Поттера его же пальто, и в купе пахло цветами, а ветер был удивительно теплым.
Наверное, надо и вправду заболевать, чтобы даже сквозь сон не заметить, как тебя укрыли. Хотя Гарри мог оправдаться и тем, что сборы перед поездкой были ранние и прошли в спешке — свою квартиру он оставил перевернутой вверх дном, и будь у него соседи, они бы уже оборвали ему мобильный, все это время успешно смирно покоившийся у него в кармане и не подававший признаков жизни.
