Гарри на минутку представил себе, сколько посуды пострадало, пока Сириус переваривал саму вероятность того, что его любимый крестник действительно влюбился в одного из самых нелюбимых, судя по последним данным, людей в его жизни. И понял, что посуду жалко, но бита она была не напрасно. Северус завораживал его, как ни у кого не получалось уже много лет, и если вопрос только в том, чтобы сознаться, что он неравнодушен в красивому и умному Северусу Снейпу, то это не вопрос. А по вопросам детских потрясений можно будет вместе к психологу походить — Гарри тоже был не безгрешен, чего уж врать себе.

— Я себе это вообще не так представлял, — сознался Гарри, немного помолчав. — Сейчас уже как-то легко получается все, словно я ничего и не сделал, чтобы этого добиться. Не ошарашил Сириуса, не посмотрел, как ты смеешься в кругу знакомых, не спросил, почему ты такой красивый и словно бы не из современного мира…

— Ты чуть не умер, — укорил его мужчина. — Вот уж без чего можно было обойтись, так это без температуры больше сорока одного по Цельсию. Я чуть с ума не сошел, когда понял, какие же идиоты в это время рядом с тобой были. Ошарашенного Блэка ты еще увидишь, меня в кругу знакомых — тоже, потому что конференцию отложили. Ты всех переполошил. Все ученые мужи уже вторую неделю живут молитвами о твоем здоровье, о моих золотых руках, и чтобы злобный я вовсе не оказался твоей неразделенной любовью — слишком я сволочь, мол, для такого светлого мальчика. Очень старомодная сволочь, и образ у меня такой же, — вот и таскаю на себе сорочки и сюртуки, тут мне стыдиться нечего. И кстати, сразу сломаю иллюзию: в кругу знакомых я точно сволочь, потому что половина из них идиоты, а вторая половина просто скрывает от них эту животрепещущую правду, не желая высказать свое мнение в глаза. А я вот честный, за что и страдаю. Так что раз уж я приехал, будут скандалы. И Люпину я точно что-нибудь подмешаю в еду, если он прицепит тебя ко мне, чтобы ты на моем фоне выглядел, как жертвенный агнец, а я опять получился старым злобным мизантропом.

— Но ты же не старый, — возмутился Гарри. — И не такой уж мизантроп.

— Ты просто приятное исключение, большую часть человечества я действительно на дух не выношу, но довольно удачно воспитан, чтобы скрывать время от времени, насколько сильно хочу кому-нибудь врезать справочником потолще, — Северус прижал его к себе и принялся легонько покачивать. Гарри поневоле улыбнулся нежному жесту и прижался покрепче.

— Ты на себя наговариваешь, — заявил он полушепотом, ощущая, как быстро начинают слипаться глаза. Он чувствовал себя опустошенным. Легким, как сухой стебель, как парашютик семечка одуванчика.

— Ты, главное, не рассказывай об этом никому, — почти промурчал успокоившийся и облегчивший сердце Снейп, укладываясь вместе со своим присяжным, судьей и палачом, одним взглядом веля застывшим в дверях Сириусу и Ремусу выметаться вон из мальчишеской спальни, вместе со своими покупками и возможными серьезными разговорами.

Не в его, Северуса, смену его мальчика будут уговаривать разлюбить одного не старого незлобного мизантропа, тридцать лет ждавшего неодиночества и нашедшего его в горячих объятиях настоящего чуда. Не после стольких слез и признаний в один вечер. Гарри он еще расскажет, что жениться ему не обязательно, а если и захочется, то он предпочтет сделать это с ним. Что они с Сириусом однажды доспорятся и все равно вырастут из подростковых разборок. Что ни капли он не похож в его глазах на родителей — потому что он особенный, и Северус влюбился вовсе не в глаза его матери и не в ее улыбку на его губах, а именно что в его глаза, в его улыбку, в его худые пальцы и алеющий румянец, в его редкие взбрыки и болтовню. В его родинки, веснушки, наконец, на носу. В те самые пять штук, которые он так не любит.

Северус поймал себя на слове — влюбился, определенно влюбился. Проверял телефон и, видя пропущенные, хотел ответить, но боялся сорваться, сломаться, боялся потерять причину выдержать многочисленные соболезнования и повод сбежать прочь из траурного дома. Боялся привезти горе с собой в черных одеждах. Боялся не успеть потом, не найти антибиотиков, не дождаться трав, упустить очередной подъем температуры, боялся, что у Гарри откажет сердце, — шутка ли, пневмония уже который день, а врача догадались приволочь, только когда пациент уже пережил криз.

Может ли мальчик, полный света и какой-то странной доброты, быть феей? Не оттого ли отступилась от него болезнь, не оттого ли хочется следить за ним жадными глазами каждую секунду. Северус, например, не знал таких тонкостей. И как в мире появляются феи, для него тоже было загадкой — просто по кому-то прямо видно было, как по Поттеру, что доли секунды назад трепетали за спиной хрупкие, позванивающие крылья. Что тонкие пальцы совсем недавно касались цветочных бутонов, целовали капли росы, прижимались щеками к зеленым листьям и стеблям трав.

Зато Северус точно знал, что сердце с ума сходит, когда он прижимает к себе истощенное лихорадкой, по-прежнему горячее тело, когда касается щекой темных волос, когда встречает взгляд сияющих зеленым глаз и слушает звонкий смех. Когда ловит ответный влюбленно-смущенный взгляд, когда подмечает мелкие жесты, призванные скрывать, а на деле выдающие волнение.

Держа в объятиях кого-то, за кого он успел безоружным повоевать со Смертью, разжимать рук не хотелось, а Гарри был драгоценней всего на свете для него — хотя, конечно, не найдется силы, которая заставит его признать все, о чем помышлялось, вслух.

Снейп не думал, что сравнительно плохо знает Гарри Поттера и его талант заставлять быть искренним с ним.

Если можно встретить двух фей за одну жизнь — наверное, хотя бы вторая, та, что теперь жмется к нему и горячо сопит в плечо, которую смогли удержать недрогнувшие руки, уж точно принадлежит ему.

Он припомнил стул колес, мерную качку вагона и драгоценный трепет ресниц, отбрасывающих сизые тени на щеки. Сейчас все было почти так же — качка в его руках, стук дождя за стеклом и сизые тени на исхудавшем лице. От ресниц.

Северус невесомо поцеловал прикрытые веки, прижался губами к теплому лбу.

Пока не погасли в этих глазах зеленые колдовские искры, пока сияет солнцем улыбка — какое дело им до теней снаружи, если внутри так много любви и света.