Тем же самым Поттер мог оправдать и то, что лишь сейчас заметил, насколько древним был железнодорожный состав, в котором он оказался. Таких маленьких, практически двухместных купе он не видел с раннего детства, и то они были лишь в фильмах и на картинках. Откуда такой раритет достали и почему пустили по рельсам, обещало остаться тайной. Тайной, не слишком сильно пахнущей пылью, пропитанной солнцем, и этаким запахом путешествий, которыми обычно обдавал сам вокзал. Пахло углем, полиролью, деревом настенных панелей… Словом, атмосфера была несовременная.
Быть может, встреча с незнакомцем ошеломила его окончательно, но как же было хорошо, что все огрехи внимания исправил короткий сон. Гарри втянул душистый воздух носом, глубоко-глубоко, так, что в груди стало больно, и, медленно выдохнув, открыл непроизвольно закрывшиеся глаза.
Попутчик явно уже не спал, шевелил пальцами закинутой за голову руки, но все еще казался частью окружающего антуража. Немного включить фантазию, и время потечет в обратном направлении. Вот уже и его сосед начал преображение. На нем не рубашка, пусть и черная, а сорочка, не очки — хотя черт с ними, с очками, идут ведь, — а какой-нибудь монокль или и вовсе стеклышки на ручке, подносимые к лицу, вроде театрального бинокля. Вместо резинки, пусть и слабой, можно было вообразить ленту, и тогда лишь чудо наверняка не позволяло смоляным волосам виться.
Лицо мужчины было гладко выбрито, но богатая фантазия уже неслась дальше, и Поттер с интересом представлял незнакомца то обладателем тонких ухоженных усов, то укротителем узкой недлинной, но крайне симпатичной бородки клинышком, или же лицевая растительность фигурно обрамляла красивый рот. А то и всего вместе. Бакенбарды упорно не представлялись, в голове капризно звучало чье-то «не тот тип лица!». Но и того, что подходило к этому типу лица, хватало для пробуждения любопытства.
Дюма, наверное, рыдал бы от зависти, встреть он во Франции, пусть и в самом Париже даже, такого мужчину, и не дайся тот использовать свой облик в книжке. О личности говорить не приходилось, но в темных глазах светился ум, и ум немалый. В голову упорно лезло слово «роскошный», а еще «харизматичный», «импозантный», «великолепный», «восхитительный», «несравненный», «изящный» и даже затесалась пара восторженных «грациозный» и «дивный». Гарри остановился на «бесподобный», торопливо утешил сам себя, что всегда был неравнодушен к искусству и прекрасному — даже если прекрасное было старше его и тождественного ему пола.
А потом «бесподобный» глубоко сонно вздохнул, непослушной, наверняка затекшей рукой вяло отыскал край книги, стягивая ее с лица. Чтение Ницше, в общем-то, хоть кого утомит, даже «великолепного» мужчину, о чьем имени Гарри мог догадываться, опираясь исключительно на виднеющуюся ему крышку чемодана, хваставшую непритязательной вязью двух хитросплетенных букв «S».
Между тем незнакомец с трудом сфокусировал взгляд на наручных часах — Гарри с интересом наблюдал, как он фокусирует взгляд, потом собирает мысли в кучу, пытаясь сообразить, сколько времени показывает циферблат и сколько он продремал, прикрывшись чтивом. Потом мужчина торопливо глянул на успевшего вновь уставиться в окно с самым невозмутимым видом Гарри, и в отражении, в свете верхних ламп, Поттер смотрел, как его сосед неторопливо садится на своем месте, оправляет перекосившуюся рубашку, с досадой на лице заново собирает растрепанные волосы, трет кончиками пальцев уголки глаз, несколько раз жмурясь. За окном между тем промелькнула какая-то станция — и Гарри чуть носом в стекло не впечатался, пытаясь взглядом зацепиться за вывеску с названием.
И наконец, его плечо тронули самыми кончиками пальцев. Поттер послушно повернул голову и принял недоуменный вид.
— Вы ужинали? — совершенно ровный, нечитаемый тон, взгляд — обернувшемуся Гарри тут же захотелось восторженно рукоплескать умению этого мужчины держать себя и подать новому лицу. Жизнь, что сегодня особенно сильно казалась постановкой, требовала в ответ проявить себя сдержанным, собранным, но не сонным. Гарри старательно принял сосредоточенный вид и качнул головой очень отмеренным движением и очень тщательно, чтобы ненароком не стукнуться головой о стекло. Потом вскинул руку с часами с лицу.
— Я проснулся минут десять назад, — почти не соврал он, хотя успело пролететь уже все сорок. — И был бы рад, если бы вы сказали мне, где здесь что, — Гарри пожал плечом, что примечательно — одним, не желая краснеть и пояснять об особенностях человеческой физиологии. Но его и без слов поняли.
— Туалет перед тамбуром в конце вагона, вам бы умыться, а то на щеке отпечаток рамы, — Гарри торопливо потер щеку, наверняка расчерченную ломаными красными линиями, которые вот-вот зазудят. — Я подожду вас перед купе. Думаю, десяти минут, чтобы привести себя в порядок, хватит нам обоим, — и мужчина автоматически провел ладонью по своим так и не приведенным в идеальный вид волосам, чуть-чуть сморщив нос.
— Думаю, да. Большое спасибо, сэр, — Гарри запнулся, потом подал руку, представляясь: — Мое имя Гарри Поттер, сэр.
— Северус Снейп, — попутчик чуть помедлил, прежде чем подал руку. Рукопожатие у него было крепким, но не давящим, ладонь теплой и сухой — не чета периодически потеющим от волнения ладошкам самого Гарри. — Приятно познакомиться, мистер Поттер. Как вы себя чувствуете?
— Взаимно, сэр. Несколько часов сна творят чудеса, — Гарри улыбнулся, мысленно повторяя имя нового знакомого, отбрасывая уже ненужную характеристику «незнакомец» и с наслаждением прокручивая звучание голоса мужчины в голове. Если бы в университете ему преподавал профессор с таким голосом, Гарри бы призадумался о своей ориентации загодя. И ходил бы даже на самые нелюбимые предметы, чтобы его послушать. Четкие фразы, хорошо поставленная интонация — гордость логопеда и риторика, а не произношение!
Потом Гарри торопливо сбежал в туалет. Маленькое зеркало показало его припухшую со сна физиономию, красные, тоже припухшие — может, и правда лихорадка? — губы и растрепанные волосы и, конечно же, следы от рамы на щеке. Холодная вода и вылетающий из немеющих от холода пальцев кусок мыла взбодрили, он даже волосы смог пригладить, и аккуратно заново заправил в брюки рубашку, но после умывания зверски захотелось кофе, да покрепче. И закурить.
К поджидающему его возле купе Северусу Снейпу Гарри гарцевал с грацией оленя, чудом не споткнувшись ни разу и сохранив невозмутимое лицо. Обычно Поттер легко вступал в контакт с людьми и производил впечатление человека компанейского, но от мистера Снейпа веяло недосягаемой пока солидностью и взвешенностью каждого слова и взгляда. И ему почему-то захотелось произвести впечатление не компанейской души, но просто произвести впечатление. По возможности, приятное.
В вагоне-ресторане Гарри понял, что есть он не так уж и хочет, а вот выпить чаю — да, тысячу раз да! И дело было вовсе не в неприличных ценах на еду и не в неуместной армии приборов на столе. Просто чудовищно хотелось пить, рот пересох. Гарри попросил принести целый чайник, а не одну чашку чая, и смутился под понимающим взглядом спутника.
— Все-таки у вас была температура, — констатировал Снейп и звонко постучал пальцами по краю стола. — После нее сильно сушит. А я не уверен, что у меня хотя бы аспирин найдется.
— Клянусь, с утра чувствовал себя нормально, — Гарри виновато улыбнулся, растерянный столь неожиданной переменой в поведении попутчика, и прикусил губу. — Я и подумать не мог, что доберусь до вагона в столь… неприличном состоянии, — Гарри отмахнулся от слова «непотребный», уж больно часто оно намекало на непростые отношения человека с алкоголем.
— Надо думать, что заболели вы двумя днями ранее — это средний срок, за который болезнь обычно прогрессирует, — и мистер Снейп даже поднял палец, указывая на важность информации. Гарри тут же припомнил бессонную ночь, возню с легионом документов, которые босс забирал с собой из офиса, грохот ливня и его настойчивый бой в окно, жуткий сквозняк, от которого бумаги разлетались… А потом в реальности милая буфетчица принялась выставлять перед ними тарелки, принесла Гарри заварник и чашку, поставила сахар. Обрадованный парень плюхнул себе два кубика сахара и залил их умопомрачительно пахнущим Эрл Греем. Для счастья не хватало свежей мяты и пледа — для тепла и уюта.
