Дени пятился к планширу, отбиваясь сразу от двух испанцев, пока матросы-англичане бросали на палубу свои ножи и пистолеты. Глянув на них, Дени невольно зазевался, и мальчишка-испанец, совсем сопляк, ловким выпадом выбил шпагу у него из рук, проткнув при этом его левое предпоечье.

Страшно выругавшись сразу на двух языках, Дени ударил стервеца в висок рукоятью ножа, и тот упал, дёрнув на себя шпагу и ещё пуще разворотив рану. Пнув в пах второго нападавшего, Дени вскочил на планшир, скрипя зубами от боли. На миг оглянулся — бриг горел. Испанская матросня привязывала к мачтам оставшихся в живых англичан и тащила наверх из трюма тлеющие тюки. Во всю глотку помянув морских чертей в прямой греховодной связи с испанским королём и королевой, Дени отолкнулся от планшира и ласточкой прыгнул за борт.

Над головой у него свистели пули, раненая рука кровоточила, но он остался в живых, он уцелел и надеялся выжить и впредь. Плавал Дени как рыба. Он засунул нож в ножны на поясе, извернулся и стащил с ног тяжёлые сапоги, которые тут же пошли ко дну. Когда он вынырнул, кашляя и плюясь солёной водой, то увидел, что последние из испанских мерзавцев, волоча за собой награбленное, поспешно перебегают на свой корвет. Ещё несколько минут, томительно долгих, как адовы муки, и испанское судно отошло от горящей «Наяды». Онемев от ужаса, Дени различил на палубе брига белые рубашки приавязанных к мачтам англичан.

— Mon Dieu! — выдохнул он, вмиг позабыв о собственной ране.

Он не верил своим глазам. Эти разбойники собирались оставить беззащитных людей гореть заживо?!

Но испанцы оказались немного милосерднее, чем думал о них Дени и охрипшие от мольб и проклятий англичане. Корвет просто принялся расстреливать «Наяду» из своих пушек. Дени казалось, что сквозь оглушительный гром выстрелов он слышит дьявольский хохот застывшего на мостике испанского капитана.

Дени знал, что до смерти этого не забудет. Первый корабль, на котором он вышел в море, «Звезда Руана», тоже был потоплен испанцами, но в честном бою! А здесь… Он словно в аду очутился, где приспешники Сатаны издевались над мучениками. Но грешники в аду, возможно, заслужили такие муки, а парни с английского брига, насколько он успел их узнать, были славными ребятами, всего лишь любившими покутить и приволокнуться за хорошенькой юбкой, как и он сам.

Обломок мачты «Наяды» упал совсем рядом с Дени, и он сумел ухватиться за него обеими руками — здоровой и раненой. А потом ещё и поднырнул под него, когда корвет испанцев приблизился, развернувшись и направившись прочь от тонувшего брига.

Дени успел заметить надпись на его борту. Он и на родном-то французском читал с трудом, но здесь буквы были похожи на французские. «Эль Халькон». «Сокол». Вот как назывался этот дьявольский корвет.

После того, как испанцы скрылись из виду, а несчастная «Наяда» пошла ко дну, Дени провёл в океане почти полные сутки. Ему снова сказочно повезло, причём дважды. Сперва обломок мачты, за который он цеплялся, подхватило какое-то странное течение, о котором он и не слыхивал в этих водах. А потом то же течение вынесло его прямиком к цепочке коралловых рифов или островков, которые тоже не значились ни на одной карте.

Островки, безводные и безжизненные, лишённые хоть одного зелёного листочка или травинки, были пристанищем юрких крабов и горластых чаек. Дени истово надеялся, что хоть какое-то судно пройдёт неподалёку, и оттуда кто-нибудь заметит его.

Вода. Вода, вода, вода — вот чего жаждало его тело, даже не пищи. Он находился посреди безграничного водного пространства, ласково блестевшего под горячими лучами солнца, но вся эта громада горько-солёной воды была непригодна для питья. Он мог разве что окунуться в неё, чтобы спастись от палящих солнечных лучей — вот как сейчас.

И ещё Дени отчётливо понимал, что с его раненой рукой что-то не так. Кровотечение давно прекратилось, и он промывал рану морской водой, кривясь от боли, но рука всё равно сильно распухла от плеча до локтя, и пульсировала, как гнилой зуб. Он знал, что это такое — «антонов огонь», который добьёт его гораздо быстрее голода и жажды, так что ему, может, и не придётся глотать морскую воду или ловить под камнями шустрых крабов.

Дени надеялся только на то, что милосердный Господь быстро лишит его сознания, и он переселится в райские кущи либо в адов котёл без лишних мучений.

Солнце ещё дважды взошло и опустилось в океан, прежде чем Дени, сжигаемый не только яростными лучами, но и горячкой «антонова огня», увидел на горизонте то, что так отчаянно жаждал увидеть — чёрную точку, стремительно растущую по мере приближения.

Корабль! Это был корабль!

Кричать Дени уже не мог: горло у него ссохлось так, что, кажется, начинало скрипеть, едва он открывал рот. Он поднялся на дрожащие, как у новорождённого телёнка, ноги и неистово замахал здоровой рукой, отрешённо думая — если с корабля его не заметят, он, пожалуй, просто зайдёт поглубже в воду и отдастся на волю морского царя, повелителя тритонов и наяд.

Но его заметили. Корабль — а это был фрегат — бросил якорь так близко, что Дени мог бы, наверное, различить название, написанное на борту, если бы у него так не рябило в глазах. Но он ясно видел знамя, реявшее на флагштоке этого фрегата — чёрное, будто ночь.

Пираты!

Сердце Дени колотилось часто и болезненно, пока он, едва удерживая равновесие, широко раскрытыми глазами наблюдал, как приближается к островку маленькая шлюпка. Он мгновенно узнал того, кто сидел на носу этой шлюпки, — его точёное лицо, гриву чёрных кудрей и пытливые синие глаза. Морис — вот кто это был, канонир «Стерегущего», пиратского фрегата, капитан которого, Говард Грэм не так давно предлагал Дени служить у него.

Дени из последних сил удерживался на ногах, пока Морис не подбежал к нему, улыбаясь во весь рот, но с тревогой вглядываясь в лицо. И только когда тот крепко ухватил его за плечи, Дени передёрнулся от боли и наконец свалился ему на руки.

Эти руки оказались неожиданно крепкими — вот о чём успел подумать Дени, прежде чем соскользнуть в блаженный омут глубокого беспамятства.

Он очнулся от того, что в горло ему лилась вода. Пресная вода, сладкая, как райский нектар! Он, возможно, уже был в раю… но прогремевший у него над ухом низкий глубокий голос явно не принадлежал святому апостолу Петру.

— Чёрт, парень, да ты совсем измордовался, — произнёс этот голос.

Да и раздавшееся тут же звяканье железа не было звяканьем ключей на поясе апостола. Громыхала якорная цепь, и эти волшебные звуки Дени узнал бы где угодно!

Корабль поднимал якорь.

— Давай-ка, парень, открывай глаза, хватит киснуть, не девка! — приказал повелительный голос — не святого Петра, но Говарда Грэма, капитана пиратского фрегата «Стерегущий». Говарда Грэма, который недавно спросил, боится ли Дени смертного греха.

Теперь он присел возле него на корточки.

Дени послушно приоткрыл глаза — чтобы обнаружить, что полулежит на палубе «Стерегущего», а синеглазый канонир придерживает его за плечи, прислонив к себе спиной. И что тёмные ястребиные глаза капитана Грэма внимательно всматриваются в его лицо.

— Давно ты торчал на том богомерзком обломке коралла и как туда попал? — отрывисто осведомился Грэм, отнимая от губ Дени флягу с живительной водой. Но Дени только и сумел, что вытаращиться на него, раскрывая и закрывая рот, словно рыба. Тогда Грэм так же спокойно, как спрашивал, выплеснул остатки воды ему в лицо.

— Прочухался? Говори, — скомандовал он.

— Mon hostie de sandessein, putain de tabarnac! — хрипло пробормотал Дени, торопливо слизнув с губ прохладные капли, и наконец кое-как объяснил: — Должно быть, я пробыл там почти три дня, капитан. Сучьи дети, испанцы, на своём «Эль Хальконе» пустили на дно мою «Наяду». Убили капитана и разнесли бриг в щепки… а остальных… — он сглотнул, вспомнив, как всё было, — остальных парней с «Наяды» привязали перед этим к мачтам. Поганые ублюдки!

Грэм и Морис переглянулись над его головой.