Никогда не сорвал.

Всё можно исправить.

Всё.

========== «осторожно, двери закрываются, следующая остановка» сердца ==========

«это громче вопля бешеного

но гораздо тише писка забитой мыши»

«мне достался ключ

он – от не моей квартиры

да ты-то, впрочем, тоже

не моя»

«ад пуст и все бесы здесь»

Костя держит дверь так, словно все демоны ада её атакуют, стоит лишь попустить – и его сметёт черной волной.

Обернись, они все здесь.

Никто даже не стучит.

Костя слышит какой-то шорох, слабый, как шорох мыши в углу.

Лера подступает к двери.

Просит:

– В-п-п-пусти мен-ня.

Вот и весь легион.

– Я с-с-сог-г-глас-сен. Это. В-в-с-се-г-го. Лишь. Тело.

Ты нашел его.

Ты трясся над ним.

Водил по всем этим логопедам-психиатрам-шарлатанам-беспомощным.

Ты учил его говорить с собой.

Для чего?

Чтобы сейчас это слушать?

с-с-сог-г-глас-сен

в-в-с-се-г-го лишь

тело

Костя резко открывает.

Лера стоит, завернувшись в пальто.

Остались одни глаза у него.

Слезы никого не красят.

– Иди к себе.

Говорит Костя таким тоном, что Лера слушается и уходит, хоть в другие дни его не заставишь даже картошку почистить.

Не будет больше других дней.

Как странно.

Странно?

А чего ты ждал?

Что он скажет тебе на безупречном человеческом языке:

и я люблю тебя

Ха-ха-ха.

========== «марсианские хроники» ==========

«я оставлю бутылку, не выливай остатки

все в порядке, мама, со мной все в порядке

я сейчас полежу и встану

нет, я не пьяный, я просто очень устал»

«мне не попасть домой

мне не попасть домой

мне не попасть домой»

Не уходи. Пожалуйста.

Какие красивые слова.

Самые красивые слова – простые.

Костя помнит, как когда-то, когда Лера еще не родился, а сам он был таким маленьким, что весь помещался в санки, и лежал в них и на сложенном вчетверо клетчатом одеяле, и плыл куда-то, увозимый дедом, а над головой текло черное зимнее небо, полное мерцающих звезд, некоторые из которых были такими крошечными и великодушными, что спускались ему на лицо. И было так хорошо и спокойно.

Как сейчас.

Темное небо бросает в него обрывки писем, которые выявляются словно из ниоткуда, и, целуя в губы, в веки, в лоб, в щеку, шепчут:

всё будет хорошо.

Всё

будет

хорошо.

И ему даже не нужно верить.

Снег такой добрый.

Он больше любви.

Он примет всё. И сапог, и окурок.

Каждого снег одарит одинаково.

Поровну.

Никого не выделит.

Из толпы.

Никем не побрезгует.

Одно плохо, что холодно.

Но это ничего.

Всего не бывает.

– Э, парень, очинайся! Колян, как думаешь, живой он?

– Думаю, что да.

Костя, к сожалению, с последним согласен.

Он очинается.

И, в принципе, это уже – что-то.

Над ним – два чувака в форме. Ангелы-мусора. Один тычет Костю ботинком в ботинок.

– Ну, здравствуй, солнце.

Ангелы-мусора – шутники.

– Че пил?

Костя не помнит. Всего по чуть-чуть.

– Документы имеются?

Это вряд ли.

– Встать сможешь?

Попытаться.

Костя садится на задницу и мычит.

*

Из убогого вагончика стационарного пункта полиции он выходит в компании нового знакомого – Павла Павловича Павлова, отставного военврача, потомка иконописца, который проповедует «марсианские хроники» в общественных местах, пугая эту самую общественность до чертиков. Или колик.

Костя первый в жизни Павла Павловича слушатель, которого можно считать благодарным. Он не перебивает, не смеется, не предлагает обратиться к врачу, со всем соглашается коротким «ага», ему можно сказать все, что угодно. И пока Павел Павлович говорит, Костя тушит пожар непринятых вызовов: «Я в порядке, ложись спать». Но его смс не читает.

– Так вот, я даже не верю, а знаю, что на Марсе есть жизнь, у меня и доказательства имеются, я вам обязательно покажу свои расчеты. Вы верите мне? – уточняет марсофил и потомок иконописца.

– Ага.

Каждый сантиметр квартиры Павла Павловича укрыт толстым слоем рисунков с по-настоящему нелепыми существами. С тремя хобботами, с пятью глазами, с шеей, как у жирафа, подпертой кольцами, с перьями, с чешуей. Даже разглядывать их неохота.

Но в доме тепло.

Слишком.

У Кости почти сразу перестают стучать зубы.

– Вы знаете, я не открываю окон. И шторы. Никогда. Они следят за нами. И не все из них добры к нам. Они еще думают, не уничтожить ли нас за все наши прегрешения перед Землей и Вселенной.

– Здорово, – говорит Костя, усаживаясь на диван и поплотнее кутаясь в куртку. Так и засыпает, разглядывая пар, отходящий от кружки, которую любезно заварил ему милый уфолог. Последней вяло вздрагивает мысль, что этот славный и такой не злой Павел Павлович вполне может расчленить Костю, пока он спит, но, в принципе, пускай, он все равно, наверное, ничего не почувствует.

========== «завтрак на Плутоне» ==========

«душа моя

спустя мгновенье

так безмятежна

в душе моей

спустя мгновенье

всё та же буря»

«и я ищу твое лицо в своем лице»

Косте снится сон. Лера прижимается к его голому животу своей голой спиной, вытягивается, прилипая лопатками к груди, и ощущение его так полнокровно и осязаемо, что даже, когда Костя открывает глаза, он все еще его чувствует. Если бы он проснулся дома, он бы тут же закрыл глаза, но сейчас он никак не может вкурить, куда это его черт занес?

Напротив, в тощем советском кресле с деревянными ручками спит, как у постели больного, нездоровый доктор. Очки съехали на переносице, седые жидкие волосы растрепались, а плечи просели, словно сугробы.

Костя поднимается с дивана и идет искать туалет.

В туалете – от стены до пола стволы берез. Нарисованы. Черные треугольники на белых полосах. Унитаз, как гриб. Весь в ржавых слезах. Чистый при этом. Вообще, в доме странно чисто. Мыло пахнет земляникой. Занавеска в ванной – синие рыбы в синей воде. Даже как-то ненормально нормально. Костя смотрит на себя в зеркало. Лицо опухло, глаза заспанные, веки, точно рукавицы, щетина. Глаза, как у него. Вроде бы. Только у Кости зеленые, а у Леры – голубые. И скулы похожи. И подбородок. Немного. Но все какое-то. Другое. Простое. Бессмысленное. Никакие ангелы ему в лицо не дышали ни до, ни после творения. А Лере – дышали. И сейчас дышат. Насмотреться не могут. Костя смывает свое неангельское лицо водой и, не вытираясь, выходит из ванной.