Она обхватывает мою шею целиком, но не приближается. Хочет, чтобы я сам это сделал.
Становится прохладно.
Я спрашиваю у нее, не холодно ли ей? Она мотает головой. Я прижимаюсь к ней, я чувствую тепло ее тела. Потные ладони скользят по упругому, гладкому телу, по спине вплоть до ягодиц. Сердце бешено бьется в груди, озноб пробирает тело из-за чего я весь начина дрожать. Она видит это и прижимает к себе сильнее. Ее небольшие груди упираются в мою грудную клетку, после чего я улавливаю слабый ритм ее сердца.
Меня пробирает дрожь, я уже вижу, как теплый воздух превращается в пар, выходя изо рта.
Но ее тело все еще теплое, я бы даже сказал, пылает огнем. Я обхватываю ее еще сильнее, лишь бы согреться, спастись от холода и быть рядом с ней еще какое-то время. Это же сон, говорил я себе в тот момент, я проснусь, но помнить буду лишь обрывки. Нет тут ничего странно, я же рядом с человеком, которого любил и люблю.
Она такая стройная, хрупкая, я не хочу ей вредить, делать больно. Она убирает волосы назад, отводит голову, словно готовится к укусу вампира. Но вместо этого получает неловкие поцелуи, как бы обойтись без засосов. Страшное это дело, — засос на половину шеи. Ее руки впиваются мне в спину ногтями, меня пробирает приятная боль, которая придает сил. Хочу ее поцеловать в губы, но невидимый барьер, словно стекло между нашими лицами, не позволяет этого сделать. Я наблюдаю, как на ее губах появляется цианоз. Глаза все такие же ясные, греют душу. Но сердцем чую, скоро придет конец.
Я не хочу с ней расставаться, не сейчас. Не готов к этому!
Кого я обманываю. Синие губы были только началом. Я наблюдаю, как ее кожа становится бледной, сухой и холодной, как стены. Что же с тобой? Дай мне помочь, я не хочу такого конца, чем я могу помочь? Как мне спасти тебя?
Она берет мои ладони с упругой, как кокосовый орех, задницы и кладет себе на груди. Слабый стук, я едва его улавливаю. Ее улыбка все также белоснежна, кожа на всем теле белая как снег.
Тебя надо укрыть. Да! Я укрою тебя от холода, ты согреешься, и мы побудем вдвоем еще какое-то время. Пиджак мне не нужен, я укрою тебя им. Как бы я хотел и дальше видеть тебя нагой, но твое состояние важнее. Посмотри на себя, ты же… умираешь.
Это невыносимо, отпусти меня, я хочу одеть тебя. Да, я замерзну сам, но плевал я на себя, ты важнее, ведь я люблю тебя! Пожалуйста, хватит улыбаться, не до этого ведь сейчас! Не улыбайся!
Все труднее было одевать ее. Снял с себя штаны, одел на нее. Но почему она коченеет, неужели я не спасу ее?
Хватит!.. Я же хочу, как лучше. Холодно?.. Вот, держи рубашку. Нам не выбраться отсюда, я не вижу, куда мы могли бы уйти от этой холодрыги. Слышишь меня?
Я не видел разницы между ней и трупом в морге.
Мурашки прошлись по спине с дуновением ветра из неоткуда. Это же ветер лишил ее последних сил стоять. Она продолжала улыбаться, находясь у меня в объятьях, продолжала смотреть на меня и умирать.
Хотел бы я увести тебя отсюда куда-нибудь, где тепло, где есть море и песок, где по вечерам мы слышим музыку музыкантов на улице. Однажды я спустился бы к ним, сказал бы сыграть песню для тебя одной, вернуться и заняться любовью. Я бы боролся, но ты меня уже не слышишь. Твоя улыбка застыла навсегда, а глаза пусты, лишены разума, за который я тебя люблю.
Между зубами выступала тонкая линия алой крови…
Снова кто-то из предков открыл окно. Еще не май, чтобы открывать окно целиком!
Взглянув на часы, ноги заныли, а в груди давящее чувство — я опаздываю на пары.
Леня сбил свой режим сна, как и все остальные студенты. Он привык рано вставать, но все равно писал одногруппникам, чтобы они заняли ему место на самом последнем ряду. Он приходил за минуту до начала, вытаскивал полупустую тетрадь и засыпал. Иногда, когда аудитория была забита под завязку, он мог откинуться на спинку стула и спать в таком положении. Если же нет, то приходилось надеяться, что его не видно, тогда он просто ложился головой на парту и укрывался за спиной впередисидящего.
Так и сейчас — он лежал головой на холодной парте, пытался заснуть под голос Ксении Денисовны, учителя по микробиологии. Это была женщина с короткими каштановыми волосами, небольшими морщинками на щеках. Она сидела за учительским столом, читала распечатку и показывала слайды с микробами, вирусами, больных, которые подхватили какую-ту заразу.
Леня не мог припомнить, когда он еще хорошо так спал. После выступления мог появиться шанс, — тогда ужасно клонило в сон. Глаза закрывались под тяжестью век, а в ушах голоса Кости и Миле (она тоже участвовала в выступлении) имели странное качество, такое, которое уже дает понять, что сон вот-вот начнется. Парню было безразлично, что там происходит у Кости с Милой, Леня только знал о нарастающих чувствах отслужившего к одной из самых лучших учениц на курсе.
— Тебе кто-нибудь говорил, что твоя прическа похожа на куст? — спросил Костя.
Леня немного взбодрился, услышав такой неординарный комплимент. Он бы никогда не сказал подобного о Машиной прическе. А вот Костя смог, и сейчас Милана ему ответит, думал Леня, ожидая реакции пассажирки на переднем сиденье.
— Нет, — улыбнулась Милана. — А тебя кто-нибудь спрашивал, зачем ты учишься в медицинском, если так хорошо двигаешься?
— Я могу уйти из меда, когда захочу, — сказал Костя и остановился около перехода, чтобы пропустить пешеходов. Дождавшись, когда дорога будет свободна, водитель продолжил: — Однако мне нравится эта профессия. На вышку я не пойду, попробую найти себя в искусстве. Но перед этим я должен быть уверен, что у меня будет страховка. А под страховкой я имею виду работу фельдшером.
— Значит, хочешь обрести известность? — усмехнулась Милана. Она мило улыбалась водителю.
Леня чувствовал, что не будь он третьим в машине, то отношения завязались бы сразу на месте. Но он тут, исполняет роль зрителя и держится изо всех сил, чтобы не заржать на весь салон.
— Не столь известность, сколь чувство удовлетворенности от любимого дела. Думаю, это важно, — иметь любимое дело и кайфовать от него.
— А прибыль не хотел бы с этого иметь?
— Эх, Машка. Я вот, отвечаю тебе, мне раз плюнуть рассказать о том, почему я готов танцевать, выступать даром. Только…
— Мы можем переписаться сегодня вечером, — отрезала Милана. — Или выбери день посвободней, и мы… — Милана резко замолчала, слишком хорошую возможность она преподносит Коле.
— На свидание меня зовешь, что ли? А разве не парень должен этим заниматься? — Костя улыбался во все зубы, у него было светлое лицо, а взгляд полностью перескочил на Милу (горел красный, поэтому он мог себе это позволить).
— Попытай удачу, может, я соглашусь.
— Пойдешь со мной… на свидание?
— Да.
Леня сидел сзади, улыбался с закрытыми глазами…
Как бы Льву ни хотелось почувствовать той самой тяжести в глазах, его не оставляла опасность, что учитель пойдет по аудитории, — проверять, кто пишет, а кто Леня. Через лень он писал лекцию, слова расплывались, двоились в глазах, пока не прозвучал звонок.
Герда и Алина не успевали добраться до колледжа быстро. Их одногруппник, чей отец помог с жильем, мог разделить с ними такую участь, если бы не переехал в самом начале осени в центральный район Чебоксар. Так получалось, что девушки приходили на пару тогда, когда все хорошие места, где их не увидят зоркие глаза преподавателей, были заняты парнями. Алина садилась в центр, рядом с девушками из других групп. А Герда предпочитала сидеть где-то сбоку, там же любил сидеть меломан.
— Ты всегда сидишь в наушниках? — спросила она у него в перерыв.
— Не всегда, — сняв их, ответил он. — Я же должен писать лекции, а чтобы их писать, нужно слушать учителя.
— А когда не нужно, что ты слушаешь?
— С чего такой интерес к моим предпочтениям?
— Просто интересно узнать, почему у тебя лицо такое… — Герда не могла подобрать слова, которые описали бы физиономию, мордоворот этого парня. Лицо было хмурым, задумчивым, словно в голове был вопрос глобального масштаба, но и… мечтательным. Девушке начинало казаться, что у одногруппника больше места занимают мечты и их реализация в голове.
