— Слушай, — говорит Женя, — у меня тут лишние украшения, давай повесим внутри палаты, а? А то повесили снаружи, а внутри ни праздника, ни хера.

— Будто шарик на двери облегчит недуг, — сказал я.

— Но праздник в сердце должен быть, ты так не думаешь?

— Я не уверен, что некоторые «жильцы» хосписа доживут до самого праздника. Ладно, идем вешать украшения дальше.

Жене было непривычно находиться в таком месте. Одно дело, когда ты лежишь с какой-то травмой, после чего выйдешь в свет, и совершенно другое лежать сутками на кровать, и после не выйти из здания. Никогда.

Парень представлял себе, как проходит день в хосписе. Он безжизненен так же, как и пациенты. Время, словно застывает, боль не утихает, а пожирает все сильнее, вгрызается клыками и тащит к «терминалу». И только белый свет за окном, бесконечная метель и последующие сумерки дают знать о времени. Еще один день прожит, но что с него взять, что взять с завтрашнего дня, если переживешь ночь?

Стало как-то не по себе. Ты не хочешь смотреть на людей в койках, но смотришь краем глаза. А они просто лежат, кто спит, кто укутан в одеяло и смотрит в точку на стене.

— Подойдите, прошу, — слабо сказала женщина. Она тянула руку в мою сторону. — Мне п-плохо… оч-чень…

— Я могу позвать медсестру, — сказал я, приблизившись к женщине.

— Нет…

Женщина схватила меня за халат. У нее была крепкая хватка, что меня испугало. Смотришь, и вроде слабый человек, а подошел — взял в плен.

— Останьтесь со мной, — молила она, — я не хочу умирать одна. Мои д-дети… Они бросили меня здесь. Я же люблю их…

— Отпустите, прошу, — сказал я, скребя зубами, но не давая места страху, который меня охватил. В груди болело, а глаза наполнялись влагой. — Я приведу медсестру, только отпустите.

— Эй, ты чего так долго? — показался головой Женя из коридора.

— Мне больно! Я не хочу уходить в одиночестве.

— Зову медичку, бегом! — кричу я Жене.

Полноватая медсестра говорит, что пора уходить, идти домой. Для Лени это облегчение, он больше не может здесь находиться. У него есть дела.

Тут Леня замечает, что двух человек из подгруппы нет.

Куда подевались, где пес этот и Вован? Черт, как же ему подходит это имя, смотришь на этого пацана в наушниках, и вылитый Вован!

Женя выбежал в коридор.

— Стой! — кричит ему Леня. — Ты куда так?

— Там, — Женя судорожно трясет рукой в сторону палаты, — блин… найди медичку и тащи ее туда, там, видать, человек помирает!

Болезненное чувство охватило спину. Леня побежал в палату, откуда вышел.

— Там в палате, — говорит он, — человеку плохо… Умирает!

Медсестра проходит через толпу студентов, которые, с округленными глазами, не верят своим ушам, или просто не успели понять, что происходит.

Леня зашел в палату после медсестры. Все тихо. Два студента стоят над мертвым телом. Не знали бы, чтоб женщина умерла, то подумали бы, что пациент просто спит.

Рука болит от крепкой хватки. Женщина ослабила освободила мою руку только под конец.

— Выйдите из палаты, — сказала медсестра.

Я не могу понять, хорошо ли это, — что человек ушел из этого мира, и ему больше не придется страдать. А может, это плохо?..

Я не хотел об этом думать, но я думал. Это только один человек, но в крыле еще с десяток человек, которых ждет та же участь, и этот запах… ничто так не пахнет.

Хоспис — безысходное место, куда мы пришли поздравлять таких же безысходно-больных людей.

Но мне не страшно. Я видел смерть не так давно. И та смерть была страшнее на мой взгляд. Тело лежит на снегу, который скоро растает, руки раскинуты по сторонам, ноги подкошены, словно человек в самом начале упал на колени, а потом на землю; глаза пусты и смотрят в ночное небо.

На улице вонь.

Герда спрашивает:

— Откуда такое амбре?

— Так это с птицефабрики, — отвечает Женя. — Я, когда еду в шарагу, тоже чувствую. Карачуры насквозь провоняли этими отходами.

— Не представляю, как тебе живется, — влилась в беседу Дарина.

— Живется-то нормально, вот только вонь, — просто убейся об стенку.

— Ты как? — спросил Леня у меня.

— Нормально, — говорю, — я… видел подобное один раз.

— Посторонний кто, или… — Леня замолчал, не хотел давить на больное, но мне было терпимо.

— Друг.

Я не уверен в свой невиновности, мне кажется, что я виноват в том, что произошло тогда. Погибнуть ради защиты другого, и все равно не спасти. Я понимал, что у нее не было выбора, она не могла поступить иначе. Однако можно было справиться и без нее, а мы взяли ее собой.

В первое время я навещал ее на кладбище, но потом забросил, потому что от этого ничего не поменяется, как и от моих визитов. Об этом надо было забыть, как и обо всем остальном. Говорили жить настоящим и стараться ради будущего, но прошлое оставляет след, и оно, как клеймо, не исчезнет.

Лучше бы так — в хосписе, — собственной смертью, чем от чужих рук.

Женя сидел на скамейке в парке, недалеко от дома Пелагеи. Он настоял на том, чтобы прийти, но она сказала, что к ней приехал отец.

На улице тепло, пурпурное небо нависает над городом и готово вывалить новую порцию снега. В парке никого нет, тишина. Дворняга рылась в мусорной корзине, что-то вытащила и начала вынюхивать носом. Нюхает какие-то помои минуту, а потом уходит, не убрав за собой. А чего он ожидал, чего-то вкусного?

Женя начинал сомневаться. Странное чувство, особенно, после всех прогулок, которые были после той драки с Петром. Этот придурок говорил, что уезжает в шесть часов утра, предлагал проводить его, но никто не пришел. Никому нет дела, и сон — дело святое для каждого студента.

Тут через арку прошел знакомый силуэт. Грация в каждом шаге, уверенность, что это Пелагея, мелькнула в сердце Жени. Не ошибся, это она.

Они встретились под чистым, белым светом фонаря. Лицо девушки бледное, небольшие круги под глазами ей шли. Только недавно вышла из дому, видно, что не успела замерзнуть.

— Ты не устал меня ждать? — спросила она, впав в объятия своего парня.

— Нет, — ответил Женя, в этот момент он не чувствовал холода, не чувствовал себя одиноким. Теплота и любовь окружали его в этот момент.

— Значит, замерз — видно по твоему лицу. Идем, я знаю, где можно посидеть и отогреться.

Гирлянды свисали на окна, медленно переливались из одного цвета в другой. Дух приближающего Нового года не покидал ни на секунду сердца возлюбленных. Пелагея заказала чай, Женя то же самое.

— Я, кстати, прочитала «2033», — сказала Пелагея. — Если честно, ожидала большего.

— Чего ты ожидала? — любезно спросил Женя.

— Не знаю. Просто читаю и чувство, будто я читаю о быте людей в метрополитене.

— А ты когда-нибудь сама была в метро?

— Думаю, каждый был хоть раз в Москве, а там в метро. А ты не был?

— Был, конечно, просто… Ладно, забудь, я почему-то предчувствовал, что тебе не понравится. Так, погоди… мы же обсуждали ее только вчера. Ты прочитала ее за день?

Пелагея ухмыльнулась и пожала плечами.

— Ну, что я могу поделать? Я проглатываю книгу за книгой.

Разговоры продолжаются, появляются новые темы, а из них вытекает еще несколько. Студенты узнавали друг о друге все больше, наслаждались вечером, но долго не засиживались.

— Слушай, Пелагея, — сказал в какой-то момент Женя, когда они шли к ее дому. — Я должен спешить на вокзал. Автобус, который едет в Карачуры, скоро перестанет ходить…

— Я понимаю, — сказала Пелагея. Она пристроилась к Жене, встала на цыпочки и нежно поцеловала. Много целовались, почти всегда по инициативе Пелагеи. — Я дойду сама, увидимся в колледже, на экзамене.

— Ох, совсем забыл о нем.

— Сдадим, сестринское дело не такое трудное, если учить.